Блогер Руслан Уралов рассказал об изнанке больничной жизни.
— Это вы тут орёте?.
— Я ору.
— А чего орёте?.
— Больно мне вставать и садиться, вот и ору.
— А потерпеть не можете?.
— Терплю молча то, что можно терпеть молча, что можно терпеть с криком, терплю с криком.
— Но здесь же вы не один, больные пугаются, персонал.
— Это недолго: крик — поднялся, крик — присел.
Два дня я без перевязки с обезболивающим, вы бы все выходные прорыдали без остановки, а я ору, лишь когда поднимаюсь или сажусь.
— Мы не обязаны вас перевязывать, это должны делать медсёстры из хирургии.
— Значит не должны, если не пришли и не перевязали.
— А почему это не пришли?.
— Потому что хотят, чтобы я тут у вас орал.
В пятницу в этой палате лежали шесть пациентов.
Трое были лежачими, двое ходили под себя в памперсы, у третьего хватало сил взгромоздиться на стульчак, под которым стояло ведро.
Струя мощно била в пластик, падало с чавканьем.
Но это же естественные запахи.
Деду с длинными седыми усами памперсы меняла дочь, ночевавшая тут же в больнице.
За дедом с белой бородой ухаживала нанятая его внучкой санитарка.
Мужика со стульчаком выписали вчера утром, а усатый дед умер днём.
После обеда у него начались сбои в дыхании.
Испуганная дочь отправилась искать доктора, потому что санитарка и медсестра не знали, что делать.
Доктор вошёл вскоре после того, как больной затих и констатировал смерть.
Перекладывать тело на каталку было некому, я вызвался помочь, и вместе с доктором и санитаркой подняли простыню с усопшим с кровати.
Та треснула и покойный чуть не выпал, но мы успели донести его до каталки.
Одна из женщин сетовала на сильные боли в спине — остеохондроз.
Ночью привезли очередного деда, в очках, уложить его пришлось возле умывальника: родственники отказались от кровати мертвеца, а с кровати «стульчака» я забрал матрац, чтобы спать было мягче.
Решили, пусть переночует один раз в повышенной влажности, а утром разберутся.
Не разобрались, потому что утром деда в очках перевели в другую палату, где телевизор, холодильник и отдельный туалет с душем.
Я в ней лежал когда-то.
Впрочем, и здесь мне никто не мешает развернуть монтажу и работать над фильмом.
— Дед, просыпайся, я привезла тебе ципок, опирайся, попробуй встать.
Это внучка будит деда с белой бородой, собирает его вещи.
— Дед, присядь, вот так, опирайся на ципок, попробуй встать.
Мы едем в реабилитационный центр там ты снова будешь ходить.
Поехали, у меня мало времени.
Дед сидит на кровати, недоумённо водит головой, щурится, переспрашивает, мол, куда мы едем? Пытается встать на ноги, у него не получается и он бессильно падает обратно на кровать.
Входит завотделением, за ним — люди в красной униформе с каталкой, это бригада скорой помощи.
Доктор-скорик интересуется: кто тут Трусов.
Завотделением указывает на меня: вот он.
Он? — переспрашивает скорик.
Да, он, — говорит зав.
Вмешивается внучка: Трусов здесь, мы едем с дедушкой в реабилитационный центр.
Скорик смотрит в направление, называет адрес, интересуется: там точно есть реабилитационный центр? Да, — отвечает внучка, — давай, дед, поехали.
Деда с белой бородой увозят, а я думаю, что в моих имени и фамилии тоже много «р» и «у», но как можно лысого перепутать с бородатым?.
— Это вы что, сами себе укол делаете?.
— Ну да, сам себе укол делаю.
— А почему не медсестра, я сейчас позову сестру.
— Не надо, она отказалась его делать.
— Это почему?.
— Потому что его нет в назначении.
— Так вы что сами себе укол назначили?.
— Нет, его назначили в хирургии, а здесь в терапии этого укола нет.
— Так, может, вообще сами себя лечить будете?.
— Запросто: видите, у меня катетер в вене стоит, то есть я сам себе могу ставить капельницы, могу сам себе делать внутримышечные инъекции, таблетки тоже сам могу глотать, сидеть дома и там орать.
Лекарства всё равно я покупаю.
Получается, что вы как персонал больницы просто не нужны, тем более, что и пациентов не очень любите.
— Нет, любим, просто вас много, я одна на сутки и на 70 человек, устаю и сил душевных на всех не хватает, и зарплата маленькая.
Еле держимся тут на сменах.
Хотите перелечь под окно, тут удобнее и к к вашему компьютеру ближе.
Трусов не вернётся, его в хоспис увезли.
— В хоспис? А говорили в реабилитационный центр.
— Да кто же ему скажет, что его умирать везут? Сама дом на себя переписала, а деда — в хоспис.
Это что это вы опять на руку наматываете?.
— Да вот, плохо реанимация катетер закрепила, сорвал нечаянно.
Пойду сейчас покупать новый.
Сегодня понедельник, я лежу в терапии, а в минувшую среду меня положили в хирургию, где соседом по палате оказался худющий дед, которому недавно и аж под ягодицу ампутировали ногу.
Дед постоянно стонал и жаловался на боли в сердце, хотел пить, требовал пустую бутылку, чтобы в неё помочиться, жалобно просил кого-нибудь позвать.
Я звал, приходил доктор и говорил, что болит не сердце, а спина, кардиограмма показывает, что сердце тут не при чём, просто одноногому деду надо чаще переворачиваться с бока на бок, питьё стоит у него на тумбочке — стакан с трубочкой, на деда надели памперс, который просто сменят, и вообще не надо обращать на него внимания, он умирает.
Обращать внимание пришлось по ночам, всё равно я не мог уснуть и монтировал фильм.
Дед же бормотал постоянно, что вот-вот придёт пенсия, и сын её получит, и купит ему новую ногу.
Я поил его, переворачивал с бока на бок, расправлял простыни и поправлял одеяло и всё время слушал историю о пенсии, сыне и новой ноге.
В пятницу у деда закончились памперсы, и ему подстелили пелёнку, в которую он немедленно с шумом опорожнился.
Персонал принялся бегать, воротить носами, возмущаться и мыть деда.
Оказалось, что новые памперсы должен был привезти сын, да пропал куда-то, на звонки не отвечает.
Сходил за памперсами и минералкой деду, по дороге думал: надо бы не ссориться с родственниками, завести новых друзей, а со старыми поддерживать тёплые отношения.
Ну его нафиг вот так одному валяться, мучаться, а помочь могут лишь засыпающая на ходу санитарка или случайный сосед.
— Как там одноногий дед? — спрашиваю у пришедшего перевязывать меня медбрата.
— Пока живой, — отвечает, — сын так и не появился, а памперсы мы ему вскладчину купили.
Одиннадцать друзей одиннадцатой больницы.
Через приёмное отделение иду в аптеку за новым катетером.
А, вот, скорая двенадцатого завозит, тяжёлый, значит пойдёт без очереди.
Люди ждут, когда их оформят в одно из отделений больницы.
Осень, похолодало, отопительный сезон задерживается, и старички посыпались.
В приёмном, как и во всей больнице не хватает сотрудников, поэтому оформление идёт медленно, а тут ещё и скорая новых и новых подвозит.
Во вторник ночью меня не приняла инфекционная больница (а я скорикам говорил, что 40,2 не обязательно из-за вируса может подняться, могут просто и ноги воспалиться) и перенаправила сюда, в 11-ю.
Скорики тогда расстроились, мол, снова эта 11-я, нас там терпеть не могут.
Есть такое: приёмные не любят скорых и наоборот.
Скорые не любят приёмных, потому что те находят любые поводы, чтобы не принимать их пациентов.
А приёмные не любят скорых, потому сдают всех подряд.
— Кто тут Трусов?.
— Трусова сегодня увезли в хоспис.
— Трусов только что поступил.
— Тогда вон лежит, однофамилец, наверное.
Пациента привезли из больницы скорой помощи.
Осматривают, выясняют: тошнота, рвота, сильные боли в животе.
Тот требует немедленно поставить капельницу («как в прошлый раз»), чтобы перестало болеть.
УЗИ живота делали? — Нет.
Гастроскоп глотал? — Нет.
Что делали? — Рентген лёгких.
Почему всех сваливают к нам в терапию? — возмущается доктор, — ведь это же явная гастроэнтерология.
Через какое-то время нового Трусова увозят.
Я перебираюсь на место предыдущего, чтобы не плодились больше.
Сейчас в палате нас двое, сосед уснул, наконец, у него сильные боли в животе.
Тускло горит единственная работающая настенная лампочка: верхнего света в палате нет.
Я дописываю этот пост.
В ленте ФБ мелькают то Филатов, то Прыгунов, то этот новый, как его.
Идёт ругань из-за какой-то песни 95 квартала.
А здесь, как в закрытом заповеднике — своя жизнь, со своими проблемами и страстями.
В 12-м году я более месяца лежал в кардиологии 11-й.
За больными ухаживали три дневные медсестры и одна ночная, санитарки без устали драили туалеты и ухаживали за лежачими, кухня подавала борщи, овощные рагу, мясо и салаты.
Через 7 лет, после сокращений и бюджетных переподчинений на всё отделение — одна медсестра и одна санитарка, в будни родной отделенский врач, по ночам и выходным дежурный.
Кухня подаёт овсянку, гречку и пшеничку, чай из веников.
Санитарки и сёстры с остеохондрозом таскают мертвецов.
Персонал жалуется на низкие зарплаты, пациенты — на маленькие пенсии.
Главная тема всех разговоров между больными: как это так, я 40 лет отработал на горячем производстве, а назначили такую пенсию, что даже на лекарства не хватает.
Эту формулу я слышу постоянно.
А вы удивляетесь, за что они не любят Украину? Например, за проваленную медицинскую реформу.
Руслан Уралов, блогер.