Лето-осень 2014. Донецк

Лето-осень 2014. Донецк

Буду потихоньку описывать лето-осень в оккупации.

Часть 1

Вместе с колонной из Славянска к нам приехал Многоликий Бог Пиздец…

Иногда это был местный маргинал с синюшным еблищем и в робе какой-то замызганной, но с ДыРовской нашивкой, а следовательно большой человек.

Иногда — бородатый чеченец, умеющий по-русски процентов на 5-10, и не знающий, что существуют общественные уборные. Но сука гордый и сука непобедимый в городе баб, стариков и детей.

Иногда это был казачок с кудрявым козлом на голове.

Чёт мне кажется, когда природа казачка создала, она потом ушла в запой и руки себе отгрызла. Мерзее твари я не знаю. Какая-то квинтэссенция монументальных понтов, вакуумной тупости и тотальной уверенности в своей правоте, даже если он ничего не сказал. Не мог патамушта сказать он ничего. Блевать патамушта изволил, нажравшись в сопли отжатым где-то односолодовым вискарём.

Иногда это был бывший гопник. Узколобый, мутноглазый и придурошный гопничек, выполненный в стиле классик. Орки покрупнее дали ему аж целый автомат, а это +10 к невъебенности палюбому. И несёт он эту железную невъебенность так плюгаво и утырошно, как тётя первый раз каблуки.

А иногда это был твой бывший приятель. У которого всё по жизни не ладилось, всё враскорячку. Ни работы толком, ни хаты, только денег занимать бегал и пожрать. Потом бабу себе завёл, снова. Она официанткой впахивала, а он был мачо с любой из сторон. Пригодился и этот Пиздецу.

А иногда это был твой бывший друг.

Нормальный пацик из Моспино. Не дурак, не алкаш, семья у него, доча. Просто закончилась работа. Просто надо было кормить семью. И простой выбор — убивать. Своих бывших друзей. У которых прятал свою семью, когда в Моспино случился замес. И который когда-то сказал мне, пожимая плечами, что я — друг навсегда и невзирая.

Я помню, Олеже. У меня хороший винчестер. А ты оказался пиздюк.

Им всем, адептам нового бога, им было норм. Бабло, стволы, бухло, власть и вот это вот всё.

А мы пытались кто жить, кто выжить.

Пытались жить районы, где стартовало. Выживали те, куда прилетало.

Каждый день я смотрела из окна на волшебное местечко между двух старых террикончиков, откуда разъёбывали Гладковку и Бакины. Чтобы написать потом про ДРГ на мусоровозах. Потому что миномётный долёт не совпадал по расстоянию с ближайшими укропами от слова никак. А мину-то уже по ящику показали.

А твой ватный сосед, смотревший туда же, поднял челюсть на место, резко выздоровел мозгами и свалил в Днепр.

А иногда ты встречала во дворах центра съёмочные группы и сразу чётко понимала: где-то рядом ёбнет. Рядом, но не здесь. Ёбнет, но не сильно. Надо стоять с ними пока не ёбнет. Любой бы понял. Гастроном Москва, молодой мужчина в белой рубашке и серых брюках. У него ещё был слабый пульс, когда начали съёмку.

А потом закончилась вода. Совсем. Разбили насосную, чинить невозможно. В оккупации это означало, что за два-три часа разметут ВСЮ воду из супермаркетов, а через день — из любых маленьких магазинчиков, ларьков, заправок. Всё. Бог Пиздец — он такой. Шустрый.

У меня был запас, 6 по 6. И я могла обойтись без унитаза, частный дом, лопата, все дела. А люди в многоквартирниках начали ехать крышей. Очень быстро. Мы настолько не автономны в своих этих мегаполисах… У вуйка в горах есть корова, есть ручей и есть дрова, он выживет. А у нас только беспечная уверенность в гомеостазе.

Потом приезжал на велике сосредоточенный Розанов и рассказывал, как его на Мотеле опять мордой в асфальт положили. Каждый день кладут. Наводчиков ищут и бабло в карманах. Розанов заставлял меня жрать еду, потому что мне как-то не жралось вообще тем летом.

Сидели мы с ним вдвоём, ели мясо, пили что-то. И больше позвать было некого. Во всём Донецке остались мы вдвоём и Пиздец.

Город стал беззвучным и пустым. Как гроб без трупа. Ничто не шумело, и люди исчезли, как резинкой вытерли с листа. Вот был проспект Мира, магистраль центровая, хрен перейдёшь через неё, а сейчас — пустырь, вниз до Кальмиуса, вид на город и никого нет.

Я шла прямо по проспекту, вдоль, по горячему волнистому от гусениц асфальту. Не было разрухи, не было воронок. Но чёт именно так я представляю себе постапокалипсис. Всё как и было, но всё совершенно не так.

А вдалеке беспрестанно бахал ДАП. Низкий, глухой звук. Когда живёшь на войне — дёргаешься от резких звуков, автоматически выискиваешь глазами куда падать. Но правда в том, что ты вряд ли успеешь услышать свою смерть. А эту смерть ты слышала, слушала. Долго. Под этот тошный звук в ДАПе умирали чьи-то мужья. Мысль неслась стремительным домкратом, хер удержишь, и уже твой конкретный муж где-то там лежал серый от пыли, лицом вниз. Вот ровно так, как он обычно спал, в позе кальмара, мордой в подушке, растопырив локти.

Ты обзывала сама себя дурой припизденной и сваливала в сторону с этого проспекта, из этого постапокалипсиса, и шла на заправку. Там были люди.

Часть 2

А в середине лета появились свежепривезённые кадровые орки из РФии.

Нет, у них не было лычек с аквафрешем. Просто эти новенькие сильно отличались от сброда, пришедшего из Славянска, который к тому же уже начал заканчиваться, в ДАПе их шинковали очень эффективно.

Пареньки были как огурчики в банке, одного почти роста, одной фактуры, одинаково одетые и довольно тихие, если сравнивать с ужратыми казачками и чеченцами невменяемыми. Выходили гуськом, покупали на заправке булочки и сваливали обратно.

И они страшно удивлялись, когда местные после двух-трёх слов понимали, откуда вот ЭТО принесло к нашему берегу. Ну как же? Вы по-русски, мы по-русски. Не понимали, котики, что их гундосый, дзыкающий и тягучий говор перепутать ни с чем невозможно.

А я линейкой меряла расстояние от их места дислокации до моего дома, я ж была уверена, что туда непременно влупят чемнить таким, чтоб там всё в стекло спеклось к херам.

Они пытались разговаривать с нами, с аборигенами, и выглядело это всё мучительно и тошно.

Стоит этот мальчик в очереди, рассказывает как у нас тут красиво и фрукты везде и девушки красотки все просто. А тебя адски штырит от его говора. И от невозможности его убить. В голове вертятся картинки, где этот мальчик кровавыми комками размазан по асфальту.

Чей-то сын, чей-то муж… Уже нет. Уже просто оккупант, который наступил в твою жизнь. И жрёт сука твои булки.

Мокрая полосатая тряпка на шее постепенно высыхала, и ты задыхалась, медленно, даже не вполне это осознавая.

Просто апатия… Немытая посуда, незаправленная кровать.

В интернете какие-то волоокие курвы хвастаются косметикой из сбитого Боинга, и ничего внутри у них не шевелится, кроме глистов…

Странное дело — какие разные эти одинаковые люди.

В крошечных мозгах юных мародёрок ни одной лишней мысли. Мазилка, на халяву, заебца, дайте две. И спокойный после этого сон.

А моя знакомая, фельдшер на скорой, как-то забежала с трясущимся ртом и в очевидной почти истерике.

Я ей винца налила, молчу. Стрёмно спрашивать.

А она говорит: я человека убила.

Я чёт подумала, что просто не спасла кого-то, не получилось, вот и её штырит поэтому. Нифига. Помогла не выжить орку, помятому в ДТП. Говорит — я медик, я клятву давала людей спасать, а теперь я убийца же, да?

А я ей — ну да (я вообще тот ещё утешатель, эталонный просто). Но ты ж и спасла. Тех, кого это говно грохнуть уже не сможет.

Да и вообще. Когда кто-то засунул хлебало немытое к тебе в нору, варианта всего три. Свалить, убить или умереть. Они у нас в норе уже целиком. И ноги на столе. Нам природа велит их убивать, инстинкты, древний мозг.

Она, кстати, до сих пор там, фельдшерит. Помогает по мере сил оркам не выживать.

Это для тех, которые «да они там все…» Не все. Как и вы здесь — тоже не все.

А ещё запомнились брошенные животные, кучами, охапками. Коты, собаки, хорьки, совы. Породистые, дворняжки. Брошенные на цепях, в запертых квартирах.

Потом нам звонили эти люди и предлагали любые деньги, чтоб спасли, чтоб отыскали по подвалам, чтоб переправили на материк. А по многим никто не звонил.

Это жесть. Поймёт только тот, кто в этом плавал. Мы носили воду решетом. Отправляли их везде, где готовы были принять. Киев, Львов, Москва, Германия.

Мы подделывали справки о вакцинации, подкупали проводников. Мы составляли дивные цепочки «принять-передать» из трёх-пяти человек в разных точках на карте. Флегматичную Юлю Владимировну с роскошной полосатой жопой везли через Киев на Одессу. По-другому никак не получалось.

Мы пересрались друг с другом в говно, мы ненавидели друг друга (всё же давно поделилось на укропов и орков), но нам приходилось работать вместе. И мы работали. Причём работали эффективно. Потому что у нас была общая цель.

Цель, более важная и значимая, чем вот это инфантильное «кто первый начал».

Когда уйдут «братики», когда съебутся самые упоротые и сядут те, кто не успеет удрать, нам придётся работать вместе. Других людей не будет ещё пару поколений точно, даже наши дети ещё слишком похожи на нас.

Нам придётся работать вместе.

А на свой ДР я не выдержала и поехала в Марик. Просто обычно чей-либо ДР в нашем доме — это был капец, трындец и пляски с бубном на 20 человек. С песнями под гитару, с «крокодилом» и прочими радостями поддатых, немножечко интеллигентных людей.

А никого нет. Вообще никого. Я и Розанов. Это было слишком дохрена на мои больные нервы, и я поехала к родителям и доче.

Часть 3

На Южном адище, такое ощущение, что уезжают все. Хотя казалось, что в городе уже никого нет. На платформе разговоров только про прилёты, гуманитарку и как шмонают на блокпостах.

Гуманитарка… Крупа, макароны, кильки, масло постное. В городе — кормильце всей Украины. Который порожняк не гонит… Какой-то наркоманский бред, ей богу.

И те же бабки, которые махали аквафрешем весной и пиздили иконами всё инакомыслие вокруг, выстроились крикливым табуном на точках выдачи.

Чтоб уже наконец-то нажраться всласть халявы с лопат.

Я никогда не участвовала в этом ахметовском цирке, брезгливо было. Да и по-честному — нужды особой не было.

А вот наши бывшие друзья, доцент с супругой, которые кровавую хунту не хотели, они получали эту крупу, да.

До всего этого замеса это были вполне успешные люди. Они смогли купить дом, машину. Пусть всё это было эконом-класса, но никак не унизительное подаяние из рыжих ахметкиных ручонок.

Эти люди ездили каждое лето в отпуск, то в Одессу, то на Кавказ, и ни в чём себе там не отказывали особо. А теперь — отвоёванные у бойких старушек кильки с макаронами и дом без крыши… Счастье в отдельно взятой семье наступило, и оно было крайне причудливо.

Потом блокпосты. Впервые, я же никуда не ездила. Я вообще видела первый раз, во что превратился выезд из города. Снова вот это ощущение сюрреализма. Неправильности. Уёбищности. Как муха в супе. Как криво нарисованные брови. Хочется чтоб вжух — и всё как прежде, ровная трасса и степь вокруг. Хорошо же было, чисто, просторно…

Запомнился эпизод. Женщина лет 50-ти, с ведром винограда ехала. На выезде мужчин вывели для шмона на улицу, а женщин по салону орк проверял, документы смотрел. Увидел ведро. Спрашивает — это нам виноград? Баба смутилась, попробуй откажи… Говорит — внуку везу, в Мариуполь. Тот что-то там промычал, взял кисточку и отвалил.

А когда уже первый наш блокпост проезжали, смотрю, выходит эта женщина и ведро прихватила. Я удивилась, она ж говорила, что в Марик едет, в окно табло высунула, смотрю чё там. А женщина эта возле намета ведро быстренько поставила, кивнула пацанам и обратно в автобус шустрой мухой. И ни гу-гу, сидит как ничего и не случилось, мороз поймала, держит.

Так меня умилило это)).

А потом флаг. Вернее, прапор.

ПЕРВЫЙ блять прапор жовто-блакитний за 6 почти месяцев.

И наши солдаты. НАШИ.

Если бы я была чуть более эмоциональный человек, я бы их там целовала, обнимала, тискала, жмякала, трепала бы их за морды. А так — я просто на них смотрела и думала «Я дома. Я — до-ма».

Трудно выразить словами, особенно трудно объяснить мирным — насколько оккупация давит сверху. Две, три, пять, хуева гора атмосфер. И все они давят. 24 часа в сутки.

Ты уже плоский, как камбала, и глаза у тебя сбоку, оба. Но легче не становится.

Ты уже ненавидишь КАЖДЫЙ выход из дома.

Потому что в супермаркете будет какое-то пятнистое говно с автоматом и вне очереди.

По дороге будет ехать раздолбанная отжатая тарантайка без окон без дверей с одичавшими уёбками и торчащими отовсюду стволами.

На заправке тебя поджидают гундосые чуваки из процветающего Челябинска.

А из-за горизонта будет постоянно ебашить по нервам ДАП.

И это не та ненависть, когда некстати порвались колготки или муж стратил по-крупному.

Это ненависть, которую выплеснуть некуда. Законсервированная экзотермическая реакция.

Бухать помогает, но ненадолго. И когда ты бухая — ты ж, сука, отважная. А это плохо, патамушта их много, а тебя — мало.

В оккупации всё не так, всё неправильно.

Когда на втором этаже взрывается банка с помидорами, первая мысль — прилетело.

Утро начинается с переклички в интернете и по телефону.

Или вот девушка стоит на остановке, маршрутки нет. Притормаживает машина с орками, чтобы подвезти. Знаете, что потом происходит? Нет. Не «спасибо, я подожду маршрутку».

Девушка молча хватает сумки и, как кабан по бездорожью, стремительно метётся перпендикулярно дороге. Потому что она тоже здесь живёт. И прекрасно знает, что лучше показаться ебанутой, чем оказаться мёртвой.

А знакомый ездил в ДАП с едой и водой, а потом пропал. Пропал и всё. Просто исчез. И не знаю что ещё написать… Был человек и не умер даже, его просто удалили, как опечатку.

Вернёмся, а то унесло.

Марик. Словно первый нормальный вдох за полгода.

Как раз совпало с днём города. ВСЁ жовто-блакитне, кругом вышиванки, военные, дети. Дико много людей после вымершего Донецка. До ряби в глазах.

И все эти люди — удивительные. Они смотрят прямо, идут спокойно, не озираются, не рыскают глазами вокруг себя, они не напряжены как электричество, у них на лицах нет всей тоски мира, и они улыбаются. Прям как мы когда-то. Очень-очень давно. Весной.

Как же мне хорошо дышалось, в загазованном оранжевом Марике, пахнущем свободой и морем.

Ощущения мира не было, здесь совершенно очевидно не было мира, тоже военные, блокпосты, укрепления, мешки с песком. Но здесь это всё не давило на тебя сверху, оно окружало тебя стеной.

Можно, конечно, поразмышлять об иллюзорности защиты Марика, если бы вдруг вся военная мощь РФии ломанулась в эту стену, но в данный момент я была в домике. И могла себе позволить не размышлять пару дней.

Старушки-соседки родителей, правда, представляли совсем другой Марик. Они хватали меня за рукав и тихонечко шептали мне в ухо о том, как они завидуют жизни в Молодой Республике. И как ждут её здесь.

Пуская дым из ушей и сцепив зубы до скрипа, я предлагала охуенную задачку их высохшим совковым умишкам. Меняю, мол, вашу занюханную трёху в Марике на свой новый дом в самом сердце Молодой Республики. Они делали круглые глаза и пятились.

Ни одна старая блядь не согласилась.

И ни одна старая блядь в Одессе, Харькове или Днепре тоже не согласится. Можете проверить сами.

А потом я встречалась с нашими «эмигрантами», скупала заказы « с материка» для Донецка. Лекарства, корма, полоски для глюкометров, памперсы…

Да, всё это либо закончилось вовсе, либо взлетело в цене к небесам.

А потом снова через блокпосты в ад. Прямо у самісіньку сраку. Мне оставалось пережить ещё месяц.

Я вернулась в Донецк.

Всё стало ощущаться ещё хуже.

Хуже только потому, что нельзя узнику делать выходные на свободе. Это пытка. Это как голодному показывать сочащийся соком стейк. Как нарку в абстиненции — заправленный шприц. Невыносимо.

В ста километрах южнее люди жили, ходили на работу, пили холодное пиво, ебашили на своих сотках с сапками, мутили бизнес, ругались, трахались, целовали своих детей, выходили на улицы после 10-ти…

А мы только дёргались, как гальванически дергающиеся лягушки. По факту мёртвые, но ещё похожие на живых.

Доносы сыпались, пропавшими людьми заклеено было уже нахрен всё.

Страшно было уже не от слова «прилетит», а от слова «придут».

Нужно было принимать решение. Я не могла. Я слабачка. Моего мужества хватило только на то, чтобы согласиться с мужем и родителями, что да. Надо. Вариантов нет никаких.

Я попросила свою приятельницу-кошковеда, поселиться у нас в доме, смотреть за котами, она согласилась.

И отмазки закончились. Нужно было уезжать.

Я не люблю слово «тяжело», потому что оно ни о чём. У каждого своё «тяжело» и оно меняется, взрослеет вместе с вами.

Кому-то тяжело выйти на улицу ненакрашенной, кому-то — удержать себя вертикально после контузии.

Кому-то тяжело кусок проглотить, потому что любимое лицо на стене с чёрной ленточкой в углу, а кому-то тяжело просто потому, что он заебался, устал от накопившейся кучи мелкого какого-то жизненного хлама.

Сегодня тяжело одно, завтра другое.

Когда-то я искренне рыдала, потому что не сдавалась никак высшая математика и грёбаные плюс-минус бесконечности выдавливали мои глаза изнутри.

А теперь мне нужно было просто бросить всё.

Ну как всё… Не всё. Всего-лишь вот эти мелочи, которые накапливались годами и которые значимы только для тебя.

Ну дом — это ясно, это херова гора бабла и сил, это ощутимая всем понятная потеря, её можно посчитать, озвучить и собрать свои «да, блин, сочувствую».

А как посчитать парикмахера и гинеколога? Как посчитать тётю, которая могла клёво подшить джинсы, и старого армянина, который откладывал тебе хорошую свининку?

Как посчитать то, что при любой житейской жопе ты точно знал, кому позвонить?

Понимаете, о чём я? Это вообще не замечаешь, пока оно есть.

А потом вжух — и ты стоишь посреди чужого совершенно города и пялишь глаза в карту.

А потом ты несёшь сломанную обувь к первому попавшемуся сапожнику и он делает ужасное говно. А новая соседка говорит — ну да, это тот, который на рыночке, возле АТБ? Да, он всегда делает ужасное говно, и никто к нему не ходит.

Я блять хожу. Потому что я — НОВЕНЬКАЯ понаехавшая.

Я не знаю, где вкусный кофе, где нормальное пиво, где приличный рынок и у какой бабульки лучшее сало. Я нихрена не знаю, первый раз в первый класс.

Это чтоб вы просто поняли чуть-чуть, что означает переезд для 40-летнего человека.

А ещё нужно бросить трёх котов. Эпилептика, старикашку и рыжего парня, который сам к нам пришёл жить.

А ещё нужно бросить фоточки, цветы, посудку, коврики, подушки, статуэточки.

Кухонный уголок, который дарила нам очень рано умершая мама Валерки.

И картина по мотивам биофаковского фольклора, которую рисовал наш БЫВШИЙ друг из Ялты почти 20 лет назад.

Оставшуюся в одиночестве фамильную бронзовую жабу. Комп, гитары. Воспоминания. Все до единого.

Ничего больше случайно на глаза не попадётся, вызывая в памяти картинки из прошлого. Полное форматирование.

Ты можешь взять с собой одну сумку. Одну. Сумку. И сложить туда всю свою предыдущую жизнь, если влезет. Моя влезла.

Тяжело? Не знаю, не уверена. Это слово ни о чём.

Я ещё не знала, что «донецким не сдаём» и что «я вот не собиралась сдавать, но прочитала твоё объявление, давай созвонимся».

Я ещё не знала, что «вы все там сепары и быдло» и что тебя обнимет посторонняя вообще тётка из Черновцов и будет плакать.

Я ещё не знала, что клёвый чувак Витя Жарый из Днепра легко и беспонтово сдаст нам свою хату, а потом будет поить-кормить нас у себя дома и катать с горки на Новый год.

И что молодая баба из Оболонского собеса г. Киева будет говорить тебе про Майдан и фашистов вот ровно то, что ты слышал в Донецке. Весной 14-го.

И что ещё несколько друзей перейдут в разряд бывших. И что появятся новые.

Я уезжала из ада. С одной сумкой.

Я уезжала.

Потому что делай, что должен, и будь что будет.

ПыСы.

Бронзовую жабу я забрала с собой)