Второго ноября исполнится десять лет с тех пор, как на Radio Roks появилось утреннее шоу «Камтугеза» с ведущими Соней Сотник и Сергеем Кузиным.
Для всех, кто «в теме», совершенно ясно, что этот проект — не просто программа с узнаваемыми голосами в эфире и старым добрым роком для хорошего настроения.
Это особая, важная часть жизни самих ведущих, радиостанции и ее слушателей.
Накануне отъезда Сони Сотник и Сергея Кузина в праздничный тур по десяти городам Украины «Детектору медиа» удалось побывать в маленькой студии, завешанной афишами «Камтугезы», плакатами времен Революции достоинства, украинскими флагами, исписанными благодарностями слушателей с «нуля», и флагами украинских фан-клубов известных рок-групп.
Свалив неловким движением парочку памятных сувениров, которыми заставлена эта крохотная студия, и посмеявшись над утренними казусными историями, мы поговорили с Соней Сотник и Сергеем Кузиным о том, как возникло шоу «Камтугеза», почему в нем ни в коем случае нельзя менять рубрики и что может заставить ведущих уйти из эфира.
— Соня, Сергей поздравляю вас с десятилетием программы.
Первый вопрос к вам банальный, но все-таки, мне кажется, необходимый: с чего все началось?.
Соня Сотник: Давай начнем с 1896 года… (смеется).
Сергей Кузин: Ага, Попов (Александр Попов — физик и электротехник, изобретатель радио.
— «ДМ») и все дела… Нет, ну понятно, что мы оба работаем на радио гораздо дольше, чем существует прекрасное шоу «Камтугеза».
Весной 2009 года открылась станция Roks и начала искать себе ведущих на этот сегмент эфира.
Который, кстати, самый важный для радио.
Потому что, соревнуясь друг с другом, радиостанции проигрывают или выигрывают все битвы именно по утрам.
Потому что человек, настроившись утром на что-то, что его устраивает, обычно уже остается на весь день.
И, кстати, это уже давным-давно доказанный факт: утром радио побеждает всех.
И телевизор (по понятной причине — вы не отвлекаетесь глазами), и печатные носители.
Утром главенствует звук.
Мы перепробовали достаточно много талантливых хороших ребят.
И как-то возникла идея: «Давайте это будем мы?» Потому что опыт-то есть.
Соня с 1993 года на радио, и я с того же времени.
Соня утро отработала лет десять, я — лет пятнадцать.
Мы были успешными утренними ведущими.
Решили, что на год, пока найдутся хорошие парни….
— Да, я читала, что вы планировали этот проект всего на один год….
К.: И это не шутка.
Ну куда! Нам сейчас двоим по сто лет, десять лет назад было немногим меньше.
Поэтому планировали на год.
А потом как у наркоманов: «подсадка бесплатно», и пошло-поехало.
И вот уже десять лет.
Просто с самого начала пошел хороший фидбэк….
С.: И потом нам говорят: «А давайте еще второй год», потом — третий….
К.: А потом это стало частью жизни.
Причем лучшей.
Я совершенно честно говорю: три часа, которые я нахожусь здесь в студии, делая то, что мы делаем, иногда оправдывают все остальное, что я делаю потом.
(Сергей и Соня смеются.).
— Можете вспомнить, какой была первоначальная концепция программы? «Сделать точно не так, как все», или «похулиганить», или что-то другое?.
С.: Изначально все было понятно, потому что исходило от нас самих: мы с Серегой очень похожи в каких-то главных вещах, но очень разные в мелочах.
Начиная с того, что мы просто разного пола, мягко говоря.
(Смеется.) Когда мы начинали, процесс притирки был достаточно сложным — как в семейной жизни.
К.: Ну, я сложности не заметил….
С.: Потому что ты вообще мало чего замечаешь.
К.: Но Соня правильно сказала: в главном у нас сходство, просто мы по-разному реагируем.
С.: Мы смотрим в одну сторону….
К.: … Но с разных ракурсов.
С.: И вот из этого естественного процесса и вырисовалось это шоу.
Таким оно и получилось.
К.: Мы же очень давно работаем на радио.
И я даже долгое время зарабатывал деньги, обучая людей делать правильные утренние радиошоу.
Я не буду сейчас иконостасы себе рисовать, но в нашей стране и не только в ней есть достаточно большое количество популярных радио- и телеведущих, которые прошли эти курс.
Для того, чтобы нарушать правила, их надо очень хорошо знать.
Поэтому мы очень хорошо понимаем, когда, что и, самое главное, почему мы нарушаем.
— И почему же?.
К.: Мы стараемся это делать для усиления нужного нам эффекта.
В первую очередь, потому что мы такие.
И еще потому, что рок слушает совершенно другая аудитория.
Она точно требовательнее, она точно саркастичнее, ироничнее, она въедливее.
Поп-музыку на радиостанциях слушает, конечно, гораздо большее количество людей.
Но могу на спор вам сказать, что никто из них не заморачивается саунд-продюсерами того или иного альбома, ну, кроме специалистов в попсе.
А нашим слушателям важно, кто играл на гитаре в этом альбоме, какой усилитель использовали, какие примочки, ламповый звук или нет, откуда и куда перешел тот или иной гитарист, как изменилось из-за этого звучание той или иной группы… Поэтому радийные правила здесь не работают.
— А можете привести пример для тех, кто совсем ничего не знает о правилах ведения эфиров.
Что вы нарушаете? Перебиваете друг друга? Что-то в этом роде?.
К.: Например, есть такое правило, что нельзя наступать на начало интро или трека.
Мы в некоторых случаях не только наступаем, но еще и поем вместо артистов.
А это во всех учебниках прописано как библейская заповедь: если у тебя есть малейшее сомнение в том, что то, что ты сейчас скажешь, не так важно и интересно, как та песня, которую ты сейчас должен поставить — а это у нас, на всякий случай, «Роллинги» или «Битлз», — никогда этого не делай!.
С.: Уважение же должно быть какое-то! (Смеется.).
К.: Потому что слушателю гораздо интереснее послушать I can't get no satisfaction, чем твои мысли по этому поводу.
Но вот мы иногда кощунствуем! Еще запрещено — и очень правильно запрещено — охаивать музыку, которую ты играешь в эфире.
А для этого есть возможности и большой соблазн: ты как бы умный, да, ты слушаешь ее в сотый раз и ее изучил..
Вы, наверное, слышали, как иногда ведущие с апломбом, снобизмом начинают: «Вот это хорошая, а это — плохая…» Да ты кто такой? И несмотря на это все, мы иногда так делаем! Но надо учитывать, что последнее, что мы тут пытаемся друг другу вдуть — это то, что мы серьезные.
Так что мы даже не охаиваем, мы немного издеваемся: например, скандинавский рок — этих смешных, с нашей точки зрения, викингов, этих мужиков с топорами, которые говорят: «Мы рокеры, мы говно не играем!» Все эти кожаные штаны… Ну это ж смешно, правда? Когда это очень серьезно — это уже слишком, это становится предметом стеба.
И все это понимают.
С.: Или вот все понимают, что Йоко Оно — это персонаж, великий для всех, кто слушает рок-музыку.
И у нас в эфире я ее защищаю все время, а Сергей Васильевич — обижает.
Это нормально.
Или мы стебемся, например, когда понимаем, что кто-то из музыкантов — таких крутых, таких классных — становится вегетарианцем… (Смееется.).
К.: (Смеется.) Ну как можно после этого вообще серьезно разговаривать о роке? Если возвращаться к правилам и тому, как мы их нарушаем… Мы можем включить в наш разговор в эфире звукорежиссера.
Потому что у нас тут нет глупых людей и всем есть, что сказать.
Это бывает очень редко, но, если вдруг у нас из головы выскакивает солнечный протуберанец, я или Соня начинаем общаться в эфире с Ксюшей — репортером, у которой, как вы понимаете, совсем другие функции.
Новости ведь — серьезная вещь, а то, что мы делаем, — это антисерьезно.
Но мы иногда можем ее в разговор включить или вопрос ей задать как эксперту.
— Я слышала, что вы в эфире и к слушателям обращаетесь… И вы уже говорили о том, что у этого проекта аудитория особенная….
С.: Слушатели — это вообще наш третий партнер, они — очень важная часть проекта.
Они поправляют нас, когда мы ошибаемся.
А мы не имеем права ошибиться.
К.: Есть огромные пласты музыки, в которых они разбираются, как никто другой.
У нас тут люди, которые тыщами собирают винилы! Особенно в таких узких направлениях рока как прог, психоделика, инди — у них энциклопедические знания! С ними не забалуешь!.
С.: Они крутые!.
К.: И с ними ни в коем случае не сработает штучка с «движком» на пульте.
Знаете, типа «я король и могу вас вырубить».
В нашей ситуации, если бы я выкинул такую штуку, она меня репутационно обрушила нафиг.
К черту.
Потому что… не с этими слушателями, не с этими….
— Они вас держат в тонусе?.
С.: Не просто в тонусе.
Мы, зная, что они есть, зная их по именам (!), можем совершенно спокойно, озвучивая новость о какой-то их любимой группе, сказать: «И мы знаем, что нас слушает Михаил (например)… Михаил, скажи, правда ли, что…».
И он нам тут же напишет, предоставит нам информационную справку.
Потому что наши слушатели — профессионалы в своем деле.
Например, есть Андрей, который возглавляет фан-клуб ACDC в Украине.
И все вопросы по ACDC — это к нему.
Мы можем спокойно, зная, кем работают наши радиослушатели, просто в эфире сказать: «Мы знаем, что нас слушает Николай — юрист по международному праву… Вот у нас была такая новость, прокомментируй нам, пожалуйста».
И он комментирует.
К.: А есть дети, которые в 9-10 лет спокойно оперируют американской музыкой конца 50-х: свингами, бибопами и так далее.
Которые отгадывают Бадди Холли и группы, которые играли даже еще не рокабили, а то, что было еще раньше… Для нас это было одним из шоков.
Понятно, что станция задумывалась как в основном мужская.
И вдруг мы обнаруживаем огромное количество мам, огромное количество молодых девушек, которые знают классический рок… А потом — о боги! — дети, которые любят DC, «Метлу», «Зепеллин».
Причем ладно эти группы — с ними понятно — а ведь еще The Who, Kings, всякие группы «британского вторжения».
Поэтому мы в этом смысле открыли огромный пласт людей, которые радио вообще не слушали!.
— У вас на стене висит флаг с надписью «Бандугеза».
Что это?.
К.: «Бандугеза» — это микросоциум, который существует уже семь или восемь лет.
Это просто слушатели, которые, слушая «Камтугезу», объединились, создали группу в фейсбуке, начали дружить..
И уже живут своей жизнью.
Они сами собирают рок-пикники, а нас с Соней приглашают к себе в гости.
Это семейные люди, которые ежегодно собираются по 50-60, а сейчас уже и по 100 человек.
Что может быть дороже?.
— Даже когда есть такая поддержка со стороны слушателей, наверняка в противовес этому есть и негативный фидбэк? Есть те, кто вас критикует, кто недоволен?.
К.: Конечно, есть слушатели, которые считают, что мы играем не то.
Одни считают, что мы мало играем их любимые группы, другие — наоборот, считают, что мы играем бессмысленно большое количество песен той или иной группы.
И так далее.
Это основная масса претензий.
Мы сначала пытались объяснять, что подбор музыки в эфире — результат тестов, что эта станция одна такая, что это все-таки не окошко в мир рок-музыки и так далее..
Безусловно, претензии к нам возникают, когда кто-то из нас ошибается.
В основном это меня касается, потому что я же играю в эти игры всякие и, бывает, лажаю.
Но надо сказать, ни у меня, ни у Сони это никогда не вызывает проблемы — мы никогда не пытаемся, как наши политики, вертеть жопами.
Мы честно признаемся: «Да, я это должен знать, но я этого, блин, не знаю».
У каждого бывает такое.
А из смешных претензий — нам вот церковь писала возмущенные письма, что мы сатанисты….
С.: И в фашизме нас обвиняли еще до того как это стало трендом и мы все стали «фашистами».
К.: Еще периодически всякие дураки в моем русском языке ищут какие-то отголоски ФСБ.
Но это настолько яркое проявление чьей-то конкретной медицинской проблемы, что всерьез об этом говорить, конечно, не приходится.
А так основная масса претензий — это недостаточно широкая палитра рок-н-ролла, которую предлагает своим слушателям станция.
— Вы говорите об этом проекте и его слушателях с большой любовью.
Но не может же быть, чтобы все десять лет все шло светло, радостно и ненапряжно.
Есть какие-то минусы и подводные камни во «внутряке» программы?.
С.: Конечно, они есть.
Проводить с человеком столько времени — кто ж выдержит-то? (Смеется.) Конечно, это непросто.
Хочется же жить полноценной жизнью.
А вот этот режим утреннего шоу, конечно, вырубает.
Ты начинаешь жить в пять утра — и не заканчиваешь уже никогда.
Это, конечно, накладывает свой определенный отпечаток.
Мы, конечно, во многом себе отказываем, особенно в вечернее время: потусить там, уйти в загул на ночь — конечно, это все исключено.
Но, тем не менее….
— Насколько сильно за эти десять лет поменялись рубрики?.
К.: Да почти всем рубрикам — десять лет.
— Не было желания радикально поменять что-то?.
С.: Каждые полгода мы пытаемся поменять утреннее шоу.
И каждый раз слушатели нам говорят: «Не надо! Мы опоздаем на работу!».
Все четко.
К.: Ну да, например, сажают детей есть под «Краш-тест», выходят в школу под «Жертву рока», заходят в класс на «О личном».
С.: Если что-то идет не так, начинается паника-истерика! И, если мы что-то меняем, мы ломаем людям жизнь! (Смеется.).
— Вы же понимаете, что теперь обязаны вести это шоу лет пятьдесят, как минимум, чтобы мироздание не рухнуло!.
К.: Нет, к сожалению, пятьдесят я не могу….
— Не планируете такой долгой жизни «Камтугезы»?.
К.: У нас нет конкретных планов.
Работаем, пока работается.
Опять же, возвращаюсь к тому, что мы старые и опытные.
Мы очень давно работаем на радио, и мы очень ироничные, если не сказать циничные люди.
И если кто-то из нас почувствует, что напротив него сидит молодящееся чёрт знает что, мы поймем, что это кирдык.
Поэтому ведем ровно до тех пор, пока это будет актуально.
С.: Мы шутили, кстати, что был бы классный ситком про утреннее шоу, которое уже выжило из ума, но из уважения к ведущим его не закрывают — просто запускают параллельно новый утренний проект, а им делают комфортные условия, чтобы они не знали, что их нет в эфире.
Звонки слушателей подделывают….
К.: Ага, у меня тут плед клетчатый, с меня сыпется уже, слюна из уголка рта течет, а я еще продолжаю вести… Уже никого нету, а мы вещаем.
— Кстати, про уход из эфира… Вот я знаю, что театру, например, с появлением телевидения все время пророчат скорую смерть.
Как в известном фильме: «Не будет ничего — одно сплошное телевидение».
Радио тоже все время хоронят?.
К.: Да, все хоронят! Постоянно.
С.: Но дело в том, что умрет FM или не умрет — это все бред.
Потому что радио — это просто способ донесения.
Главное — это контент.
И его все равно кто-то будет создавать.
И как он будет доходить до людей — это уже второй вопрос.
— А как вам кажется, почему все-таки люди и сейчас продолжают слушать FM? У них есть мобильные телефоны, а в них буквально все на свете, любая музыка, все что хочешь: бери и слушай, еще и выбирай, в каком порядке и в каком количестве что слушать.
С.: Просто люди не хотят быть одинокими.
— То есть они ловят чувство сопричастности?.
К.: Совершенно верно.
Знаете, как говорят: «Не нарушайте мое одиночество, но не оставляйте меня одного».
Так уж выходит.
По мере получения материальных благ человек все меньше нуждается в том, чтобы совместно с кем-то жить.
Раньше в стаю собирались, у костра сидели.
Сейчас уже все больше и больше людей спокойно могут себя обеспечить и без мужа, без жены, без других людей.
Но рано или поздно мы все равно сталкиваемся с необходимостью поиска собеседника.
Конечно, можно разговаривать с умным человеком — с самим собой — до бесконечности.
Но это история может закончится в Павлова (Психиатрическая больница имени Павлова в Киеве.
— «ДМ»).
А радио — это собеседник.
Просто выберите своего.
Собеседник не в том смысле, что будет вас жизни учить.
Это тембр голоса, музыка, шутки, цитаты из книг, к которым вы привыкли, с которыми вы согласны.
С.: Ну, и вторая причина, по которой слушают радио, — это лень.
Это же нужно составить себе плейлист: сидеть, выбирать.
А тут уже все готово!.
— Кстати, насколько сложно найти для эфира музыку? Есть ли проблема с поисками?.
К.: У нас проблема — выбрать.
По большому счету, нам шлют музыку со всего мира, мы ведь входим в большую сеть… Нам всегда есть, что играть.
Но важно найти из всего этого вала что-то действительно хорошее, мы в этом заинтересованы.
Часть артистов почему-то считает, что мы по каким-то только одним нам понятным причинам не играем хорошую песню.
Вот она хорошая — артист в этом убежден — а мы ее, козлы, не играем.
Что это значит? Значит, нам нужно занести денег, и тогда мы будем ее играть, и тогда она станет популярной.
Фиг с маком! Ни одна песня за деньги еще популярной не стала.
Она может стать известной на какое-то время.
С.: Но любимой — нет.
К.: Хит — это песня, которую знают все, и большинству она нравится.
Вот и все.
А рок — это другая история.
Тут с этими штучками маркетинговыми вообще не забалуешь.
Это не тот пипл.
— Он сразу поймет, что вы ему что-то впариваете?.
С.: Да вообще! Это будет торчать так, что просто капец!.
К.: Наши слушатели — это очень жесткий микросоциум, и о том, что Кузин с Соней где-то подмигнули и что-то не то пошло, сразу узнают все и такое будет….
— А вам пытались заносить чемоданчики за песню в ротации?.
К.: Дааа! Да!.
С.: А мне, кстати, нет.
Обидно! (Смеется.).
К.: Видишь, у меня более коррумпированная рожа.
Мне пару раз за десять лет все-таки задавали вопрос: «Сколько стоит ротация?».
— А что вы отвечали?.
К.: Ну я просто говорил, что у нас нет платных ротаций.
— И что, сразу вот так понимали?.
К.: Нет! Не сразу.
Думают: «Ну конечно, понятно, я так и знал… Мало предложил».
А вы понимаете, у нас тут такая штука, что ничего по блату сделать нельзя! На эту работу нельзя устроиться по блату!.
С.: Вот у нас звукорежиссер Назар работает первый день.
Он был выбран из 26 кандидатов!.
— Поздравляю вас, Назар!.
К.: Соболезнования выражайте! В ближайшие годы ему вставать, как нам.
Посмотри на нас, Назар, ты такой будешь через два месяца!.
С.: Причем Назар работает за каике-то совершенно маленькие деньги.
Это какой-то ужас! Единственное, что его здесь держит — это любовь к рок-музыке.
К.: Мы, к сожалению, действительно не можем похвастаться здесь космическими деньгами.
Здесь реально чокнутые работают.
С.: Но зато лучшие телевизионщики — это радийщики.
К.: Да! Это факт! Доманский, Притула, Педан, Шепелев, Ургант в России, Нагиев….
— А почему так?.
С.: Во-первых, радио воспитывает совершенно уникальную дисциплинированность! И многозадачность! Радийщики, которые приходят на телевидение, не понимают, зачем на площадке 526 человек, если можно все сделать самому.
К.: Радийщики — это ответственность, это умение продуцировать мысль в понятной, короткой лаконичной форме, чего требует радио.
Это быстрая мобильная реакция на любые неожиданности.
Это стрессоустойчивость.
— Если послушать советских дикторов и современных ведущих, становится очевидно, что очень много всего поменялось даже на уровне артикуляции и интонирования.
Поменялось ли что-то в этом плане за те десять лет, которые вы ведете «Камтугезу»?.
С.: В артикуляции ничего не изменилось.
Изменился лексикон.
Конечно, мы пользуемся теми словами, которые возникают в повседневном общении.
Вроде слова «хайп».
К.: А если говорить о правильности и четкости произношения, то на самом деле радиоведущие занимались, занимаются и будут заниматься речью… Вот тут через двери сидит специалистка по артикуляции, речи и так далее.
Вот я сейчас с вами разговариваю языком, которым я с вами разговариваю.
А включи сейчас микрофон в эфир, я бы начал ставить «педали» на окончания, у меня были бы незаметные вещи, которые делают мою речь радийной.
Все это мы знаем и используем.
Просто мы не начинаем разговаривать, как в театре — «чтобы галерка слышала».
С.: А, если сравнивать дикторов прошлого с нами, и говорить о радио сороковых или пятидесятых, особенности их речи были же еще связаны с техническими нюансами.
Все-таки несовершенство техники давало свое.
Левитан — не просто Левитан.
Он должен был говорить очень медленно и очень четко, чтобы было абсолютно все понятно, чтобы маленькие репродукторы это все нормально транслировали.
К.: А сейчас уже техника другая и говорить так, как Левитан, просто нет необходимости.
Мне надо звучать так же, как в реальной жизни.
Другой вопрос, что нужно говорить членораздельно — это важно.
Но при этом остаться в бытовой речи.
— «Камтугеза» — проект все-таки развлекательный.
Но его перемежают новостные блоки.
А новости, как известно, у нас часто очень нерадостные.
Есть какая-то корреляция между новостной повесткой дня и тем, на какой ноте после этого вы идете в эфир?.
С.: Да, конечно! Когда какие-то тяжелые сводки с фронта и есть погибшие и раненные, мы, конечно, это чувствуем и понимаем.
Мы можем совершенно спокойно поменять весь сценарий шоу вообще нафиг, если вот сейчас произошло что-то серьезное… Ведь шоу выходило и во время Майдана, и в начале войны.
Кстати, когда случился февраль (февраль 2014 года, когда были убиты десятки активистов Революции Достоинства.
— «ДМ»), стало понятно, что мы не можем ничего делать — мы тогда просто не могли говорить в эфире.
И в те дни шоу было информационным.
К.: Мы говорили, где работают кухни, куда бежать, куда прятаться от ментов, в каких церквях прячут и так далее….
С.: …Где госпитали, где искать близких… А через некоторое время мы просто сняли шоу вообще.
Мы ушли из эфира после первых убитых.
И вернулись мы только где-то через месяц, когда слушатели стали нам писать: «Мы едем в школу с детьми, и надо что-то делать…».
К.: Мы, кстати, последние, кто отыграли в Донецке концерт.
У нас был концерт там 24 апреля.
Уже бегали «колорады» по городу, уже была обнесена администрация, а 1 мая случилась Одесса… После этого мы поехали с Соней туда сами.
И мы первые выехали на границу с Крымом.
Мы вообще первые поехали с концертом.
Раньше нас никто не ездил.
Ну, благодаря Сане Хаджинову и бывшему «Автомайдану» у нас получилось.
И пошло-поехало… Так и катаемся с 2014 года: когда больше, когда меньше.
Причем у нас принцип — «передок»: мы не играем вот эти так называемые «фронтовые туры», которые на самом деле проходят в 40 километрах от линии фронта в Дружковке, где играет континентальная хоккейная лига… Так что мы всегда в теме, мы включены в то, что происходит в стране, что мы слышим в новостях.
Слушай, о чем мы говорим, вон у нее (показывает на Соню — прим.
ДМ.) муж полгода в плену был.
Конечно, на нас влияет то, что происходит вокруг.
И, кстати, нас же и Ксюха (ведущая новостей.
— «ДМ») всегда предупреждает, что на повестке дня.
Если у нее первой в блоке новостей стоит смерть, то перед ней у нас не будет шуточки со ржанием.
и С.
К.: Не было такого.
К.: За десять лет, чтобы никого из нас не было — то такого не бывало.
Если Соня уезжает — я работаю, если я уезжаю — Соня.
И даже это редкие случаи.
С.: Только болезнь, срочные командировки, иногда с личным связанные.
А так бывало всякое: мы и «скорую» сюда вызывали.
То есть, даже плохое самочувствие — это не повод не прийти на работу.
«Скорая» приехала — откачала — и дальше в эфир.
К.: Да, вот нашей коллеге Насте мы вызывали скорую прямо сюда.
И я даже микрофон врачу давал, чтобы она сказала, что все хорошо.
Да и у меня с давлением были тут проблемы — лужа крови выливалась..
Всякое было.
Но такого, чтобы из-за отсутствия ведущих не было шоу, не было ни разу.
Только отпуск.
— Вы вот упомянули о концертах… Как я понимаю, это тоже огромная, важная часть «Камтугезы», если можно так выразиться… И вашей жизни в целом.
К.: Ну да, как в том анекдоте: «…А еще я немножко шью».
С.: Да, по будням мы ведем шоу, а по выходным у нас концерты.
К.: У Сони своя группа, у меня — своя группа.
Это фан, который вписывается в структуру радио: если будет жить — будет, а если нет — ну и нет.
С.: То есть, захотели — сыграли, не захотели — не сыграли.
К.: И мы считаем, что это чудо, что люди на эти концерты приходят!.
С.: И вообще чудо-чудо, что еще и билеты покупают! Класс!.
К.: Но это, опять же, благодаря «Камтугезе», а не наоборот.
Мы себя концертирующими артистами не считаем.
— А вот ваши концерты «На шапку» уже нельзя назвать фаном или просто творческой самореализацией.
Как это происходит, какими силами?.
К.: Я считаю, что на десять лет вот этому товарищу (показывает на Соню) нужно вручать государственную награду какую-нибудь.
Мы недавно не поехали играть на фронт по разным причинам, одной из которых было то, что какие-то очухавшиеся после выборов депутаты вдруг начали проявлять дикое желание нам помочь райдерами и турами… Но мы очень хорошо помним — загибаем пальцы — людей, которые все четыре года ходят «На Шапку».
С.: Да, речь и об артистах, и о слушателях.
— «На шапку» связано исключительно с пострадавшими от войны? Или же это расширилось на благотворительность с более широким охватом?.
С.: Нет, это все о войне.
Это все создавалось для помощи беженцам от войны, которым нужна была поддержка тогда, в 2014 году, потом в 2015, 2016… И вот мы играем четвертый сезон этих концертов.
А вообще началось все с истории конкретного парня из Луганска — потрясающего баяниста мирового класса.
Он умирал от рака, и мы сначала собирали на его лечение, а потом он — когда у него была ремиссия — пришел и сыграл для других.
У нас там какие-то удивительные вещи происходят! И ведь у нас не только музыканты, там и театры, и танцевальные коллективы….
К.: Симфонический оркестр в маленьком дворике играл, стихи читали….
С.: У нас там все, что угодно! И пока война идет, это все будет продолжаться.
Потому что у нас есть паллиативные больные — переселенцы, у которых просто никого нет.
Они четыре года назад сюда приехали больными, а сейчас умирают.
Им нужна помощь.
У нас есть и дети из семей участников войны и переселенцев, у которых сложные диагнозы: аутизм, синдром Дауна, сердечная недостаточность — при которых нужна постоянная помощь.
И все эти истории, конечно, болезненные, серьезные, и мы не можем их оставить.
Ну вот сегодня, например, получим сообщение «я умираю» — и невозможно ведь отказать человеку.
А у него, например, есть шансы выжить, только если будет найдена определенная сумма, прямо срочно, прямо сейчас.
В таких случаях «Шапка» помогает.
И все это на самом деле нормальная история взаимопомощи.
К.: На этих концертах не бывает телекамер.
Люди улыбаются, все приносят с собой еду, вино, фонарики горят… Такая вот атмосфера….
С.: Просто мало кто может понять, что благотворительность — это не грустно.
Это нормально.
Это может быть весело, позитивно и тепло.
А не вот это все «с трагическим лицом»… Нет! Это должно быть нормально! Это естественная история: да, мы все умрем.
Ну так и шо? Надо умирать грустно? Давайте хотя бы умирать весело.
К.: А вот эти люди, для которых собирается «Шапка», — они же там бывают, они знают, что эти деньги собираются им.
Некоторые из них уже ушли… Но они улыбались!.
— Люди, которые играют концерты «На шапку», которые приходят послушать и участвуют в благотворительности, — это постоянные зрители-слушатели, или случайные люди?.
С.: Концерты «На шапку» — это тоже часть эфира.
Потому что в основном это наши слушатели.
К.: Да, там костяком является «Бандугеза».
Небогатые люди, прямо скажем, которые приходят, дают деньги.
Но надо сказать, что на этих концертах бывают и банкиры, бывают и уголовники с сорокалетним стажем….
С.: Но никто не знает, что это банкиры и уголовники (Смеется).
Все инкогнито.
Все стоят рядом.
— «Правило водопоя», у которого все звери равны и не нападают друг на друга?.
С.: Да!.
— Война же наконец-то когда-нибудь закончится… Но этим людям все равно нужна будет помощь, потребность в ней, скорее всего, не отпадет прямо с окончанием войны.
Насколько вы в себе чувствуете силы продолжать?.
С.: Ну, я бы, конечно, закончила… По разным причинам: и из-за времени, и из-за сил, которые заканчиваются, а без твоего присутствия все это не работает….
К.: Любой человек с удовольствием бы «закончил» с благотворительностью, если бы это делали те, кто действительно должен этим заниматься.
— Как часто в программе вы говорите о социальных, социально-политических вещах?.
К.: Мы не говорим о них напрямую.
Но это, я бы сказал, сквозит из нашего эфира.
Более того, — за себя говорю — я не очень люблю своих коллег, которые паразитируют на этих темах...
С.: Или тех, которые «над схваткой».
У Roks ест очень четкая позиция.
Она озвучена в эфире.
К.: Да, в этом плане у нас нет никаких шатаний: мы с первого дня — с палок, с шин — самая «военная» станция.
Только на четвертом году к нам присоединилась «Армия ФМ», которая с нами дружит, и мы с ними дружим и помогаем, чем можем.
Но вот в разговорах в эфире использовать примеры из жизни депутатов — это, я считаю, моветон.
Мы можем, конечно, подколоть Кличко, и Порошенко мы подкалывали… Табу у нас нет, но мы считаем, что напрямую говорить об этом — как-то пошло.
«Камтугеза» — это не политическое шоу, но это точно не аполитичное шоу.