“Когда люди собираются вокруг смерти, всё становится очень живым", — Катя Либкинд о выставке опер “Ухо”

1 октября 2021 года в 13-м павильоне ВДНХ откроется проект “Полезные ископаемые: выставка опер в павильоне воспоминаний”. Проект посвящен трем современным операм концертного агентства “Ухо”. “Лимб” Стефано Джервазони, “Хлеб. Соль. Песок” Кармине Челлы и “Мой предательский свет” Сальваторе Шаррино были созданы по заказу и показывались в Национальной опере Украины в 2017-2018 годах. Выставка не только подведение оперных итогов агентства, но и дебютный проект кураторской институции “Павильон культуры”. Архитектурное решение разработано кураторами павильона — студией “ФОРМА”, а музыкальным консультантом выступил Луиджи Гаджеро.

По замыслу художницы Кати Либкинд, экспонаты опер к открытию должны были прорасти. Их поместили в компост, сделанный из навоза из конюшен ВДНХ, и оставили на вегетацию в павильоне. Однако название выставки оправдалось непредвиденно: эти экспонаты по трагической случайности были вывезены на свалку и завалены горой мусора, и в течение трех дней команда проекта и “Павильона культуры” выкапывала остатки опер.

Специально для BURO. о работе над выставкой опер Лена Самойленко поговорила с Катей Либкинд.

Катя Либкинд — главная художница музыкального агентства “Ухо”, участница художественной группы “Монтаж” и соосновательница “ательенормально” — студии для художников с синдромом Дауна и без него. Катя также работает с инсталляцией, перформансом, ленд-артом, живописью, видео, графикой и сценографией.

Лена Самойленко: Давай сразу о выставке. Что бы ты хотела сказать о ней в первую очередь?

Катерина Либкинд: Что она о смерти. И о том, что вырастает на теле наших трёх опер, на теле их воспоминаний. Сейчас я вернулась с похорон, и там мне особенно ясно стало, что, когда люди собираются вокруг смерти, всё становится очень живым. Таким беспощадно живым. Всё сильнее начинает пахнуть и чувствоваться сильнее. Мне хочется сделать памятники этим операм не для того, чтобы о них помнить, а чтобы вокруг них чувствовать себя живее.

ЛС: Я помню, когда начиналась работа над “Лимбом”, ты как раз жила у нас, и мы много говорили об опере, когда ходили в ближайший гастроном. Ты рассказывала, что художественная часть “Лимба” будет о памяти, которая появляется за пятнами света, когда закрываешь глаза. Возникают осколки воспоминаний, объекты, которые оттуда выбираются случайным образом. Расскажи, как начиналась работа и в какую идею всё собралось в итоге?

КЛ: Идея “Лимба” была вообще в том, что это музей современного искусства, которого до сих пор не существует в Украине. И все эти объекты, они как вот эти осколки, которые как-то связаны с героями: косвенно, случайно или неслучайно. Мне интересно было сделать музей на сцене Национальной оперы. Хотелось обойтись без сценографии и “перетворення”, которому нас учили в академии (Национальная академия изобразительного искусства и архитектуры — прим. ред.). Я хотела, чтобы всё было смертельно скучно и ничего не менялось. И все бы двигались очень медленно, как в киселе. При этом в самой опере достаточно тревожной иронии, которая предупреждает тебя о каком-то возможном чувстве.

ЛС: У тебя получилось выйти из сценографии в музей в итоге?

КЛ: Нет, нет. Конечно, не получилось. Это была сценография, и причём довольно плохая. Приходилось делать всё одновременно: днём мы ставили мизансцены и работали с актёрами, вечером занимались декорациями, ночью я приезжала, чтобы составить список дел на завтра, утром ехала в “Эпицентр”, а днём опять была репетиция. И всё в таком духе. Понятно, что удерживать такое довольно сложно. Тогда это было физически тяжело, но процесс меня увлекал. Казалось, что я на своём месте, даже с учётом недостатка опыта.

ЛС: Ты слышала сами оперы перед началом работы над ними?

КЛ: Хороший вопрос очень. На выставке в шахте будет диорама, которая будет разговаривать. И там я хочу рассказать, что весь “Лимб” мы поставили, не зная, как он звучит. Нам Дина (Дина Писаренко, пианистка “Ухо”-ансамбля, которая исполняла оперы — прим. ред.) наигрывала на фортепиано. Можешь себе представить, как перкуссионная опера звучит на фортепиано. Тем более что сам материал очень ироничный, даже непонятно, лучше слушать или не слушать было в таком варианте.

ЛС: Тебе было бы легче, если бы ты слышала музыку?

КЛ: Это просто была бы другая постановка. Я помню, когда оркестр уже научился играть оперу и мы услышали фрагмент, к которому была готова сценография и мизансцены, оказалось, что наши идеи настолько пошло и иллюстративно ложатся на музыку, что мы просто не могли поверить в такое совпадение. Джордано Бруно крутился на своём постаменте как памятник. А музыкальная часть сцены была похожа при этом на мелодию механической шкатулки. И это было очень тупо: будто он в шкатулочке стоит. Как это могло совпасть?

ЛС: Почему не было режиссёра у “Лимба”?

КЛ: Не было режиссёра ни у одной оперы. Мне кажется, мы с Сашей Андрусик просто не можем ни с кем работать. Мы попробовали во второй опере пригласить в качестве режиссёра Тину Ерёменко. Но изначально неправильно сделали, потому что ориентировались на сценографию, которая сама была режиссурой. В процессе работы над оперой всё больше выяснялось, что мы с Тиной говорим о разном. По-разному думаем и очень по-разному чувствуем.

ЛС: Какой ещё опыт оказался неожиданным?

КЛ: Оказалось, что певцы не могут вести себя скучно. Они так сильно двигаются голосом, что не могут при этом не двигаться физически. Им нужно гладить кабанчика (чучело кабанчика было использовано в сценографии “Лимба” — прим. ред.), нужно что-то “терзать”, бесконечно выражать. И я поняла, что во второй опере нужно отсоединить всех персонажей-исполнителей от самого действия. Они стали сценическим фантомом расстрела на пляже. А на втором плане происходила очень подробная киношная история, нагромождение слоёв и ситуаций, которые могли бы случиться. Они иногда спойлерили или запускали триггеры основной истории. Например, перед убийством главной героини на втором плане плюшевые косатки выбрасывались на берег. Вся труппа, весь оркестр тоже падали. И только потом падала героиня.

ЛС: Я помню, после премьеры “Лимба” ты приехала домой и два дня не разговаривала вообще.

КЛ: Да у меня просто были жуткие “отхода”. Я две недели не могла сидеть.

ЛС: Почему?

КЛ: Нужно было функционировать, делать что-то, работать.

ЛС: Тебе казалось после первой оперы, что вот теперь ты знаешь, как всё сделать правильно?

КЛ: Да, казалось. Мне каждый раз кажется, что теперь процесс будет идеальным. Вот как с этой выставкой. Я была уверена, что сейчас мы с Сашей раздадим всем задания, сделаем всё охуенно и будем очень расслабленные. Нам будет интересно и весело. И сейчас я и, по-моему, Саша в полном пиздеце. И если мы успеем реализовать хотя бы 80% из того, что задумали, будет очень классно.

ЛС: Выставка должна стать уходом от сценографии в итоге?

КЛ: Это меня мучило больше всего. Я хотела сделать эту выставку антисценографией. Потому что сценография не самоценна, её не жаль выбрасывать. Среди художников я часто слышу это слово в уничижительных интонациях. Декорации, сценография, что-то бутафорное, ненастоящее. А оно охуеть какое настоящее! В это вкладываешь столько же сил и смыслов, сколько в любое другое искусство. Только здесь ещё сверху музыка, свет, либретто, работа большой команды. И поэтому кажется, что декорации — просто пенопластовый мусор. Я хочу показать сценографию через то, чем она стала, какой приобрела вес. Как событийный документ, на котором вырос ещё один документ.

ЛС: Что ты для этого делаешь?

КЛ: Я работаю с другими художниками. Я отдала часть работы Юре Ефанову (художник, режиссер, музыкант — прим. ред.). В опере “Хлеб. Соль. Песок” второй план, очень подробный, в котором собиралось много разных историй, был задокументирован. И это очень красивая съёмка, где детальнее видно истории всех этих людей, которые на постановке зритель не мог бы разобрать, так как они были, по сути, фоном. Юра не был на опере и не знает вообще, о чем там речь. Мне было важно, чтобы художник был посторонним, не имел никаких воспоминаний об опере. Будто один из персонажей этого второго плана. Но теперь он режиссёр этого единственного взгляда.“Лимб” — это история моя и Саши.Об опере “Хлеб. Соль. Песок” рассказывает человек, который даже не видел постановку.“Мой предательский свет” на выставке будет рассказом от лица свидетелей: останков декораций и самих людей, которые что-то помнят или не помнят о постановке.

ЛС: Я тоже собирала свидетельские материалы об операх, чтобы поговорить о зрительском опыте с разных дистанций. В день премьеры “Лимба” было много комментариев о том, что люди уходили через 10-20 минут после начала. Я попросила тех, кого нашла, вспомнить и рассказать, почему так получилось. Ответили немногие. Причём авторы самых эмоциональных негативных комментариев сейчас отвечали, что опера была интересна и воспоминания о ней скорее тёплые. У тебя самой изменились ощущения или переживания за эти 5 лет?

КЛ: Мне казалось, что “Лимб” — это полный провал. Герои очень нервничали и старались как можно больше двигаться и как можно ярче передавать событие. В общем, делали всё, о чём мы не договаривались. Меня это приводило в абсолютное бешенство. Я даже выключала над ними свет, чтобы перевести внимание на место, где ничего не происходит. Получилось, что я придумала какую-то схему и пыталась её надеть на тех, кому она совсем не подходит, а они всячески из неё выскальзывали. Мы договорились, что будем ставить скучную оперу, а все отчаянно жестикулировали и терзались. В день постановки меня это в ужас привело, а сейчас мне нравится эта опера. Она трешовая, и я страшно горжусь Серёжей на переднем плане (Сережа — статист, член команды Plivka Art Center — прим. ред.).

ЛС: Что делал Серёжа?

КЛ: Серёжа — это человек в спальнике. Он лежал на переднем плане как муляж, объект, через который все общались. Лимб был местом, где все герои встретились, но говорить напрямую не могли. И обращались к человеку в спальнике. И вот, в какой-то момент на премьере он встал и перелёг в другое место.

ЛС: Другие премьеры были такими же непредсказуемыми?

КЛ: Например, “Мой предательский свет” оказался таким, каким мы его и придумали, но от этого он и скучнее стал.

ЛС: Какое твоё решение было самым удачным в этой опере?

КЛ: Меня до сих пор цепляет, что история там делится на две части. В одной из них происходили события из либретто, а в другой — из Википедии. Иногда они абсолютно совпадали, а иногда расходились. В конце оперы по либретто герцог нежно душит свою жену и она красиво падает. А в реальности он её 38 раз ударил ножом. На сцене это происходило параллельно, и, мне кажется, это было красиво.

ЛС: Вы соблюли количество?

КЛ: Да, мы говорили исполнителю, чтобы он считал.

ЛС: Когда слышишь словосочетание “выставка опер”, рисуется картинка с большими экранами, декорациями, певцами и платьями. Если бы ты рассказывала об этой выставке тому, кто не видел опер и не знаком с твоими работами, как бы ты объяснила, чем это будет, чего ждать?

КЛ: Памятники. Операм. Объектам. Памятники воспоминаниям. Например, для Карла Линнея (шведский естествоиспытатель XVIII века, один из героев “Лимба” — прим. ред.) мы будем делать надгробие с перечислением его половой классификации растений. “Тайнобрачие”, “многомужие”, “женомужие”, “однобратство” — звучит как квир-манифест. Эта классификация много говорит о том периоде и о подсознании самого Карла. Её не принимало научное сообщество из-за кажущейся “порочности”. Якобы Бог не мог придумать, чтобы растения были такими безнравственными.

ЛС: Я изучала историю павильона, и, судя по тем данным, что нашла, оказалось, что в мире это единственный макет рабочей шахты в натуральную величину. Там можно было бы добывать уголь, если бы он там был. Когда вы придумывали выставку, вы думали об идее “макет в макете”?

КЛ: Там просто всё сразу идеально легло в намерение. Я об этом макете думала, ещё когда мы с Пашей ставили в павильоне спектакль о шахтёрах. Представь, там навалена гора настоящего угля, а стена сделана из пены, закрашенной угольной пылью.

ЛС: Здесь шахта будет играть свою пространственную роль? Или это просто будет помещение под экспонаты?

КЛ: Там лимб будет. Может, это слишком прямо, но, мне кажется, это даст сильное ощущение склепа, музея, кладбища.

ЛС: Какими объектами сейчас ты занимаешься лично?

КЛ: Я делаю шевелящийся пестик, делаю слово SORRY из волос. В “Лимбе” Мэрилин Монро, перед тем как обратиться к кому-то, говорила: “Sorry, sorry. Sorry. Sorry”. Будто извинялась за своё присутствие. Мне это ощущение очень близко. Сначала я делала слово из волос именно по этой причине. А после того как декорации увезли на свалку и все писали мне “sorry, sorry, нам очень жаль”, этот волосяной ком стал весомее. Делаю всё, что могу делать руками. Проще, конечно, что нет актёров и на них не нужно тратить ресурсы.

ЛС: Кто придумал использовать фульгуриты?

КЛ: В одном из залов выставки должны были быть только Юрины фильмы. Мы все: и Саша, и агентство “ФОРМА” — думали, чем ещё можно собрать атмосферу. B какой-то момент я вспомнила о фульгуритах. Когда-то давно в Могрице в 30 метрах от нас ударила молния. И я потом гуглила похожие истории и запомнила фульгуриты — фигуры из спекшегося от удара молнии песка. К нам на выставку они должны приехать из Долины Смерти. Их будет четыре: по количеству расстрелянных на пляже партизан из оперы “Хлеб. Соль. Песок”.

ЛС: Агентство “ФОРМА” занимается архитектурными решениями именно для выставки?

КЛ: Они занимаются всем “Павильоном культуры”. И там помимо выставки много сложных задач. Они предлагают ясные, чистые и при этом радикальные идеи с пространством, на которые я просто бы не решилась, потому что не могла представить, что это возможно.

ЛС: Что может не получиться?

КЛ: Всё. Абсолютно всё. После того как часть декораций вывезли на свалку, я ни в чём не уверена.

ЛС: Как это вообще произошло, что декорации вывезли?

КЛ: Моя версия в том, что это всем мешало. Я мешала. Попросила ключ не вовремя. Заехала с этими своими неудачными декорациями. Мешала сначала всем на первом этаже, потом мешала в шахте. Требовала включить свет. Я просила построить нужный мне аквариум за месяц до выставки, потому именно в нём должно было всё завязаться. Но открытие павильона было запланировано на 11 или 12 сентября, и оказалось, что мой аквариум будет всем мешать. Но ничего не помешало тому, что эти декорации на хуй уехали на свалку. Я два месяца проращивала их, там уже появились грибы. Мне до сих пор сложно об этом говорить. Бесят люди, которые пишут: “М-м-м, так даже лучше, смотри, какой охуенный видосик получился…” Я всё это понимаю. Я совершенно ясно вижу, что в этой истории охуенно, а что нет. А почему бы тогда не сказать: “Отлично, что мозаику развалили, это же прошлое, символично, целая эпоха уходит...”? Или “Здорово, что “Квіти України” разрушают…”? В случае выставки это был документ, важное свидетельство для современной оперы и одновременно музейный объект. Его нельзя повторить. Мне говорят: “Ну ничего, это же прошлое, это всё всего лишь вещи”. Но тогда в Украине скоро будет сплошная випассана и йога на свалке, никто ни о чём не будет знать и помнить. И всё будет хорошо, всё будет тлен. Видео со свалки красивое, но то, что случилось, вообще не охуенно.

ЛС: Какой из объектов, кроме утерянных, важен лично для тебя?

КЛ: Труп. Мы думали, чей он должен быть: Сашин или мой — и решили, что совместный. В шахте будет световая партитура из “Лимба”, и под ней положим наш труп, в том самом спальнике, в котором Серёжа лежал. И у него будет разорванная прямая кишка. Ведь именно этим закончился мой “Лимб”. По сути, у меня был первый анальный половой акт с большим проектом.

ЛС: Если сравнивать пространство Национальной оперы и “Павильона культуры”, будет ли тебе легче с реализацией проекта?

КЛ: Круче всего было на свалке. Там я чувствовала себя комфортнее всего. Там потрясающий коллектив. Директор этого полигона как-то относится к “ЮНЕСКО Украина”, и он так проникся нашей потерей, что попросил своих ребят помогать нам, дал разрешение на съёмки. А оператор экскаватора показал настоящий балет. Пять часов подряд, без перерывов, в сопровождении команды, мы искали, переживали, раскопали огромную кучу мусора, которую им пришлось потом закапывать. И всем было очень интересно. Там вокруг есть люди, которые пытаются сортировать этот мусор, выхватывать, что возможно, из огромной кучи. Они нашли себе лежаки, устроились перед полигоном и наблюдали, как мы раскапывали искусство. Это выглядело потрясающе.

ЛС: В контексте тех людей, которые уходили с “Лимба”, тех, кто не понимал, что происходит на заднем плане в “Хлеб. Соль. Песок”, тех, кто говорил, что полотно с пищевым изобилием неуместно в стране, где был голодомор, тебе важно, чтобы выставку поняли во всей её задумке?

КЛ: Мне никогда не важно, кто и что поймёт. Но есть Саша Андрусик, которая понимает меня и знает, как сделать, чтобы поняли другие. Она знает, какими словами можно об этом сказать. Сейчас из-за истории со свалкой выставка становится социально острее, и, мне кажется, она будет понятнее, чем я задумывала.

ЛС: А что важно тебе?

КЛ: Я таким образом либо спасаюсь, либо умираю. Мне не хочется создавать что-то для понимания. Я хочу создавать ситуацию, в которой человеку придётся сделать внутреннее движение и что-то почувствовать. Даже если придётся встать и уйти.

ЛС: Что будет после выставки? Сначала были оперы, потом памятники — будет что-то ещё? Работа над останками?

КЛ: Сайт. 3D-выставка.

ЛС: Но это уже окончательная смерть?

КЛ: Думаю, да.

ЛС: Ты бы хотела поставить какие-то другие оперы?

КЛ: Мне любые оперы было бы интересно ставить, даже оперетты, наверное. Мы думали с Сашей об опере Шёнберга “Моисей и Арон”. Она очень сложная. Я ещё в академии разрабатывала для неё проект сценографии. Опера интересна тем, что ее третья часть не дописана. Либретто есть, а музыки нет, третья часть происходит в тишине абсолютной.

ЛС: Оперное предвосхищение “сейчас вы почувствуете” сохраняется в выставке “Корисні копалини”?

КЛ: Да. Я уже очень много всего почувствовала. Когда мы ставили все эти оперы, у меня всегда оставались сомнения: можно было бы получше, поярче, поинтереснее. Сейчас мне всё подходит.

ЛС: Что почувствует случайный зритель, который гулял по ВДНХ и зашёл на выставку?

КЛ: Возможно, его напугает растерянность. Здесь, наверное, будет как с “Лимбом”: зритель уйдёт через 10 минут и потом скажет, что было охуенно.

Больше про выставку можно узнать здесь 

Концерти в Кирилівській церкві та на нудистському пляжі: Пригадуємо улюблені проєкти музичної агенції "УХО"