"Квартира моих родителей находится на улице смерти". Татьяна Высоцкая – о родственниках в оккупации, муже в ВСУ и новой профессии

Телеведущая канала СТБ Татьяна Высоцкая ("Вікна-Новини", "Таємниці ДНК", "ДНК.Свої") – родом из Херсонской области. С началом вторжения родные тележурналистки попали в оккупацию, а муж стал на защиту страны с оружием в руках.

В интервью OBOZ.UA Татьяна Высоцкая призналась, как удалось выехать ее родителям и родным мужа с оккупированной территории, а также рассказала, как сейчас живут украинцы, которые до сих пор находятся под гнетом захватчиков.

А еще Татьяна в 46 лет стала студенткой, выбрав для изучения очень необычную профессию. И уже осваивает ее азы на своей даче под Киевом, тоже пережившей оккупацию.

– Татьяна, как вам живется во время войны?

– Мы все сейчас находимся в таком довольно истощенном состоянии. Не только медийные люди, а вообще вся страна. Я вот недавно видела в соцсети социологический опрос, который выставила моя коллега Илона Довгань, о выгорании журналистов. И там по всем пунктам: снижение энергии, истощение, потеря эффективности – 90 процентов утвердительных ответов. Думаю, эти цифры красноречивее любых слов отражают нашу действительность. Когда ты постоянно находишься в информационном поле, это тебя просто может уничтожить. Именно поэтому очень важно искать методы восстановления, вспоминать вовремя, что нужно на время выключить телевизор, отложить в сторону телефон.

– Когда нет моральных и физических сил, как их восполняете?

– Если чувствую, что совсем оставили силы, просто ложусь на диван. Тогда уже никакие другие методы не работают, поэтому нужно попытаться заснуть и таким образом исцелиться – по крайней мере, мне это очень помогает. Если чувствую, что нужно всего лишь пополнить запасы энергии, то обращаюсь к садотерапии. Это очень крутая вещь, которую популяризую сейчас.

В чем ее суть? Нам сейчас нужно пересмотреть отношение ко всем просторам – садам, паркам, скверам, придомовым территориям – сквозь призму терапевтичности. Именно поэтому я пошла учиться этой профессии (в прошлом году Татьяна стала студенткой магистратуры института биотехнологий в университете "Украина". – Ред.), потому что мы не только страна ветеранов, мы все травмированы войной.

Меня лично очень спасает дача. Счастлива, что она у меня есть, а там – птички, пение, цветы (насадила только пионов сортов тридцать). Первое правило садотерапии – это созерцание. Приходим в парк, слушаем птиц, смотрим на красивые деревья и цветы. Далее – касаемся этой красоты. Сейчас все большую популярность набирают сенсорные сады, их еще называют терапевтическими. Они есть и в Украине. Там можно все потрогать, вдохнуть, походить босиком. Участок с деревьями и растениями, дорожки из гравия, декоративная мульча из шишек, маленький водопад с журчанием воды, стог сена, чтобы поваляться, как в детстве, – вариантов много. А вместе с этим в душе появляется тяга ко всему этому прекрасному – человек испытывает желание не только созерцать, но и самому создавать такую красоту. И начинает, к примеру, работать в саду. Вот тогда происходит глубочайшее восстановление.

Об этом очень хорошо описано в книге "Садотерапия. Как избавиться от сорняков в голове" психотерапевта Сью Стюарт-Смит. Я очень концентрированно ее изучала, потому что там собрано множество знаний вперемешку с человеческими историями на основе английского и американского опыта. В Британии, например, столетиями с любовью взращивается целая садоводческая культура. Я, честно говоря, даже завидую им. Они это уважают и развивают, потому что знают, что работает. А у нас десятилетиями это истреблялось. Помните, как советские власти вводили налоги на деревья и люди вынуждены были их вырубать? Путь к восстановлению непрост, но нужно его пройти – создавать украинские терапевтические сады. Найти и здесь свою идентичность.

– В одном из интервью вы рассказывали, что на даче под Киевом насадили много трав, которые сушите, упаковываете, продаете и таким образом собираете деньги на ВСУ.

– Два года назад, летом, мы приехали после деоккупации Киевщины на нашу дачу на Бородянщине. Ну, забор наш там немного покосился, но вообще все было более или менее целым. И мой отец принялся приводить в порядок территорию. В процессе уборки срезал шикарную ветку вишни, потому что она треснула. А мне стало жаль, начала гуглить, что можно сделать с листьями. И оказалось, что листья плодовых деревьев повсеместно используются в чаях. А мы привыкли: мята, мелисса, ромашка – и это все. Между тем смотрю: дочь моя томится – новости кругом неутешительные, папа на войне. Ясно, что нужно ребенка чем-то утешить. Говорю: "Доця, а давай придумаем бизнес-проект. Разработаем логотип, куплю упаковку. Насушим разные листья и будем собирать деньги на фронт".

Потом я еще и научилась листья ферментировать – такая технология лежит в основе создания любого чая. Это процесс, в котором во время брожения листья начинают выделять белок. Звучит вроде бы сложно, но делается просто. Моются листья, складываются в пакетик и – в холодильник. Через шесть часов достаются, раскладываются, немного прижимаются для того, чтобы началось брожение. И спустя еще 6-7 часов оттуда появляется нереальный запах плодов. И абрикосы тебе здесь пахнут, и яблоки – в зависимости от того, какие листья используете. И после этого их нужно высушить. Такие листья имеют просто невероятный аромат, который придает неповторимость чаю.

Возвращаясь к нашему с дочерью проекту, я купила саженцев мяты, мелиссы. Досадила лаванду. Шалфей у нас уже был. И мы начали комбинировать растения, цветочные лепестки и плодовые листья в пакетики чая. Сначала этим занимались вместе с дочерью, потом втянулись мои родители. Деньги от продажи чая перечисляем на нужды ВСУ. После подрыва Каховской ГЭС землякам также передавала. И мне это так нравится: моя дача тоже работает на победу.

– Вы упомянули о родителях. Вашим папе и маме удалось выехать с оккупированной территории на второй месяц после начала большой войны. Какой это был путь?

– В апреле, когда уже была оккупация Херсона, стало ясно, что нужно уезжать. Стреляли, захватывали все подряд. Россияне уже зашли в наш город – я родом из Аскании-Нова. И родители рискнули выбираться через Николаев. Пришлось пройти девять блокпостов. Переживали ужасно, почистили все телефоны, чтобы не дать повода их не выпустить. Но прошло все нормально. Не только потому, что это была первая волна, оккупанты еще не так, как говорится, "шмонали". Сейчас папа с мамой с нами – живут на даче.

Родители моего мужа попали в оккупацию на долгие месяцы. Не уехали сразу, потому что, во-первых, не было машины, а без автомобиля это сделать сложно. Во-вторых, они в возрасте, старики, с кучей хронических болезней. Но, когда произошла деоккупация, появилась связь, мы узнали, что мама очень плохо чувствует себя. Мне удалось их вывезти – это была целая спецоперация. Со скорыми, без света, спуск свекрови на носилках с седьмого этажа без лифта. Но уже в Киеве через неделю мамы не стало. Мы очень боролись, но не удалось спасти. Мой муж не успел с ней попрощаться. Его отпустили со службы, однако, когда мамы не стало, он был в пути к нам.

Папа мужа со старшим сыном поселился с нами в одном доме, снимаем им жилье в нашем подъезде. Все они с нетерпением ждут, когда можно будет вернуться – очень хотят домой. Особенно отец мужа. Но дело в том, что и его квартира, и моих родителей расположены на улице смерти – так ее называют. Она идет параллельно Днепру, через километр – уже река. А это значит, что там непрерывно продолжаются обстрелы. У моего папы уже нет гаража, потому что туда прилетело. Окна в квартире забиты, потому что стекло вылетело. Куда ехать? В дом, где живут родители мужа, было два прилета. Их квартира цела, но дыра на одном из этажей серьезная. Отец мужа время от времени созванивается с соседями. Там осталось две или три семьи в девятиэтажном доме. Приблизительно такая же ситуация и у моих родителей.

– Как часто вам удается видеть мужа, который с начала вторжения встал на защиту страны?

– Алексей сейчас служит на военном телевидении Минобороны выпускающим редактором. Работает на прифронтовой территории, но бывают ротации. И тогда приезжает к нам.

Он готовился к войне задолго до вторжения, говорил мне, что она неизбежна. В начале 2022 года пошел в военкомат, обновил военный билет. Собирал потихоньку вещи, что-то покупал. Где-то за месяц до страшного февраля посадил меня рядом на диван: "Хочу поговорить, ты понимаешь, что я не смогу не уйти. Я хочу, чтобы эта война не передалась нашим детям, остановилась на мне, поэтому ты будешь беречь детей, а я вас защищать". Сказать "не пущу!" – это вообще не о нас. Это странная фраза от жены мужу, которую он идет защищать. Разве я могла сказать "нет"? Это его выбор, и мне нужно было его принять – вот и все. Сначала он служил в теробороне Киевской области, затем воевал на востоке, где получил две контузии. Позже вернулся к журналистской деятельности.

– В соцсетях вы ведете рубрику "Херсонские голоса". Как живут люди на неподконтрольных территориях? Мы почти ничего об этом не знаем.

– Вы правы: мы действительно мало что знаем об их нынешней жизни. Люди боятся говорить, кроме того, с ними плохая связь, слабый интернет. Поэтому каждое известие с оккупированных территорий для меня очень ценно. Я понимаю, на какой риск шел человек, чтобы хоть как-то сообщить. Но, конечно, есть некоторые новости. Вот недавно об Олешках на левобережной Херсонщине рассказывали, буду выкладывать эту историю скоро.

Очень сложная ситуация с пенсионными выплатами, а там остались в основном пожилые люди. Получить украинскую пенсию сейчас практически невозможно из-за того, что нужно верифицировать свою карту, что ты существуешь, жив. И только тогда тебе продолжат начислять деньги. Сделать это очень сложно. Во-первых, слабый интернет. Во-вторых, пенсионеру разобраться с гаджетами – это еще тот вызов. Выживают те, у кого есть хоть какой-то огород, потому что так можно себя обеспечить самым необходимым. Между тем россияне ходят по квартирам и домам, рассматривают, где есть хорошие здания без хозяев, заселяются… Оккупация – это, наверное, после плена самое страшное, что может произойти с гражданскими в эту войну.

Выехать с оккупированной территории можно, но я была поражена, когда мне сказали, сколько это сейчас стоит. Едут через Крым, дальше – в Россию, оттуда – в Польшу, Чехию. Это все обходится по меньшей мере в 500 долларов с человека. Согласитесь, это неподъемная сумма для пенсионера, который не может верифицировать свои данные, чтобы получить несчастные 3 тысячи гривен.

– Третий год подряд вы ведете на телеканале СТБ программу "ДНК.Свої", которая помогает украинцам найти родных, с которыми потеряна связь в результате российского террора.

– Из всего моего журналистского опыта, а это с 1996 года, это, пожалуй, самый трудный проект в жизни. Это такой масштаб боли и травм, что иногда выдерживать очень тяжело. Потому я постоянно ищу золотую середину – быть полезной и при этом не выгореть совсем. Нашей команде, как и всем, кто сейчас работает над студийными программами, непросто – отключение света, ракетные удары. Людей немного, потому что поразбрасывало сотрудников по всему миру. Но какие мы открываем поразительные истории, какие невероятные герои приходят к нам! Люди, пережившие такие события, – просто за пределом принятия.

Кажется, в первом сезоне у нас была в программе военнослужащая Оксана Латанская. Это невероятно сильная мама, которая в течение двух лет ждала из плена сына Виталия. Он – нацгвардеец, держал оборону в Мариуполе. И я помню, спросила ее на записи программы: "Вот как вам удается так спокойно держаться?" Не на нервах, не в слезах – была поражена силой ее духа. А она говорит: "Я потом дам волю эмоциям – сейчас не могу". И в конце июня стало известно, что ее Виталий на свободе! Это произошло во время последнего большого обмена.

– Телеведущий Слава Соломка рассказывал нам в интервью, что с помощью программы "Таємниці ДНК", которую вы создавали до вторжения, хотел найти папу и родственников по его линии, но его история не сложилась из-за эпидемии ковида. Какие истории героев программы поразили вас лично?

– Бывали такие истории, что мы просто удивлялись. К примеру, когда герои отказывались от родственников. Скажем, мать, которая оставила ребенка в роддоме и не искала все эти годы. Согласитесь, не факт, что она будет рада видеть дочь или сына. С другой стороны, это уже взрослый ребенок, который всю жизнь рисовал в мечтах встречу. Но мы уже обучены опытом и всегда предварительно спрашиваем: "Готовы ли вы услышать любую правду?" Говорили: "Да-да". А потом становится еще раз больно, когда мама отказывается во второй раз… Но тем не менее эта правда, мне кажется, помогает поставить хотя бы точку во внутреннем поиске.

– В 46 лет вы снова стали студенткой. Трудно было решиться сесть за парту?

– Я как-то лихо туда заскочила, думала: "Ну а что сложного? Три сессии всего – классно". Но вижу, сын-студент на меня так странно посматривает, коротко поздравил: "Ну ты молодец, такая бесстрашная!" А когда начались экзамены, все поняла: ох как все непросто! Это просто отдельная статья нервных расходов, по-другому не скажешь. Но какое прекрасное чувство облегчения окутывает, когда понимаешь, что все сдала. Терапевтическое садоводство – это новое для Украины направление. Можно сказать, что это понятный нам ландшафтный дизайн плюс много психологии. Я очень надеюсь, что эта профессия будет востребована. К слову, в нашей группе учится трое журналистов.

– Татьяна, а что ваш муж говорит о сроках окончания войны?

– Вы знаете, мне очень нравится в нем то, что он старается не драматизировать. Война, как я уже говорила, не стала для него неожиданностью. Он готовился к вторжению. Принял свой выбор, смирился с произошедшим. Теперь он говорит, что это надолго. И добавляет, что мы все успеем повоевать. Думаем о сыне, которому 21 год. Где бы ему еще поучиться необходимым навыкам и знаниям, потому что, если они есть, спокойнее и самому, и близким. Страшно, но об этом нужно думать уже сейчас.

Также читайте на OBOZ.UA интервью с телеведущим Андреем Джеджулой – о визите в ТЦК, разводе экс-супруги Санты Димопулос и судах за дочь.

Только проверенная информация у нас в Telegram-канале OBOZ.UA и Viber. Не ведитесь на фейки!