Высокая полка и маленький рост: массовое или элитное? Что люди на самом деле читают

Массовая литература — это произведения коммерчески успешные, четко формульные, «закрепленные» за определенными жанрами, поэтому они крайне редко нарушают жанровые конвенции: ужастик будет на полке хорроров рядом с топором, а семейная сага — на полке семейных романов недалеко от старого фотоальбома. Такие книги не нуждаются в посредниках, берешь с полки и читаешь. Каждая следующая будет читаться легче, потому что ты уже научился читать предыдущую и полюбил ее именно за это.

Элитарная литература нуждается в посредниках, этаких гарантах интерпретации — критиках, преподавателях, ученых, авторах комментариев и предисловий, в крайнем случае — авторах, которые составляют по своим произведениям путеводители и маршрутизаторы. Эти книги нарушают правила, в частности и жанра, каждая следующая будет сложнее предыдущей, потому что не подражает, а опровергает ее.

Отнести какое-то произведение к массовой литературе или к элитарной — значит ничего не сказать о его качестве или оригинальности. «Лєбєдь красівий, як лєбєдь, а обізяна, как обізяна», — цитируем нашего живого классика.

Все же ясно, правда?

Но это если очень грубо размышлять и очень коротко высказаться. А главное: это если мы живем где-то в 1980-х годах и мыслим тогдашними категориями. В 2020-х вопрос об элитарности и массовости размылся совсем.

Официально момент, когда стало неприемлемым разделять высокую и популярную литературу, настал в 1980 году — тогда была опубликована книга Умберто Эко «Имя Розы», десятилетиями державшая планку безумно популярной и культовой и во многом изменившая конфигурацию игроков на поле развлекательной прозы (на украинский роман перевела Марьяна Прокопович).

Монах и послушник расследуют убийство в отдаленном монастыре, разыгрывая классическую пару «следователь и фиксер» и используя детективные методы.

А на самом деле мотивом для убийства стал потерянный трактат Аристотеля о комедии, местом преступления — архив, а книга эта о невозможности современного сознания воспринимать прямые послания; не защищенный формулами и паттернами современный человек самоуничтожается. Это книга о постправде еще до того, как само понятие постправды придумали.

Мегаинтеллектуал Эко написал вроде бы детектив, большинство его читателей, надо сказать, детектив и читали. Мешает ли это «Имени Розы» быть одним из сложнейших в идейном плане произведений конца ХХ века? Отнюдь. Эко эту свою диверсию совершил вполне сознательно. Нельзя прочитать и осмыслить все значимые произведения человечества за одну человеческую жизнь, таким образом культура отсеивает знания, которые ей кажутся сейчас лишними. Предотвратить эти процессы можно, делая классической прозе прививки прозой популярной, замещая шоки новизны жанровой стабильностью.

Сегодня в основе мысли о разрыве высокой литературы и популярной — представление о читателе, жаждущем развлечения или нуждающемся в саморазвитии. И уже здесь начинаются проблемы. Когда говорим о книге как принадлежащей к высокой полке, или тяготеющей к популярной прозе, мы в этот момент никогда не говорим о читателе, а лишь о формулах и структуре самого произведения. В теории. А на практике разделение элитарной и массовой литературы становится как раз способом, одним из способов, которым читатель получает наслаждение от чтения. «Я читаю книги, которые не все понимают и которые не всем доступны» — это одна разновидность наслаждения. «Я читаю книги, написанные живыми людьми для нормальных людей» — это другая разновидность наслаждения от чтения.

Очевидно, что у человека, который читает «Голодні ігри» Сюзанны Коллинз, и у человека, читающего «Розбійника» Роберта Вальзера, совсем разные ожидания от самого процесса и совсем разные привычки чтения. Согласны? А вот человек, который читает «Протистояння» Стивена Кинга, и человек, читающий «Макову війну» Ребекки Кван, тоже сильно отличаются? А человек с «Засліпленням» Элиаса Канетти и человек с «Останнім світом» Кристофа Рансмайра в рюкзаке — они себя противопоставляют или солидаризируются? Уже сложнее ответить, правда же? Ну, потому что каждый из этих людей читает интересную, сложную в рамках своего опыта книгу и получает от этого равноценное наслаждение.

У меня есть знакомая молодая мать, которая своему четырехлетнему ребенку на ночь читает рассказы Борхеса. Говорит, что таким способом воспитывает хороший вкус у малышки. При случае я расспросила девочку, о чем эти истории. «О путешествиях по большим домам, о смешных мужчинах в смешных шляпах, о тараканах на коньках», — немедленно ответила мне она. Наслаждение ее матери — читать ребенку Борхеса. Наслаждение ребенка — выдумывать вместо непонятной ему истории другую.

И эта история, как по мне, — замечательная иллюстрация того, зачем мы держимся руками и ногами за эти два понятия — популярная/массовая и элитарная/высокая литература — тогда, когда они утратили актуальность для литературоведения и книгоиздательства. Потому что теперь эти категории касаются сугубо рецепции и становятся характеристиками определенных типов чтения и способов эстетического опыта.

У нас недавно вышли две прекрасные книги Антонии Сьюзен Баетт. Проза Баетт — по всем характеристикам не просто высокая полка, а верхний ее ряд — рафинированная университетская проза. Все книги Баетт размышляют о том, как мы, читая, влияем на содержание прочитанного и как прописанные в историях смыслы формируют нас. Баетт, извините, рефлексирует об основных принципах герменевтики. Но ее «Книга для дітей» прекрасно читается как история трех богемных семей накануне и после Первой мировой, мыльная опера буквально. А «Одержимість», прошу прощения, — роман-расследование, где двое современных ученых разоблачают тайные любовные отношения писателей прошлого. Баетт популярна и вместе с тем не перестает быть высокой полкой.

Две книги Баетт я вспомнила неслучайно. Их перевела Ярослава Стриха. В одном из интервью переводчица как раз размышляла о том, как позиционировать в Украине прозу высокой полки, мне важно ее мнение: «У нас нет столько книг вот прямо с высокой полки, чтобы человек, который по-снобски читает только высокую прозу, мог полностью удовлетворить свои потребности. Поэтому больше, чем в других литературах, книги переходят с полки на полку. Хочешь читать — отказывайся от снобизма». У нас разговоры о высокой полке ведутся все время. Нам, говорят, остро не хватает таких книг. Книжный рынок в Украине, как и в других странах, сегментирован, но не в каждой нише есть столько изданий ежегодно, чтобы удовлетворить читателя. Потому время от времени звучат жалобы на отсутствие, скажем, ужастиков или интеллектуальной прозы. Чем больше ниш, чем шире литпроцесс, тем чаще звучат такие запросы.

Буквально недавно «перезапустили» прозу Евгения Пашковского, одного из ключевых авторов 1990-х, — вышли «Вовча зоря», «Осінь для ангела», «Щоденний жезл». При раннем Андруховиче, прозе Издрика, буйном цветении прозы Забужко (уже не самое простое чтение) тексты Пашковского считались сверхсложными. Они объективно осложнены, язык насыщенный, синтаксические структуры перегружены, сюжет плывущий. И вот наблюдаю сейчас растерянную реакцию читателей (сужу по отзывам в читательских пабликах): как это читать и что это было? У нас много переводных сложных для чтения книг: Дон Делилло, Дилан Томас, Поль Остер, Томас Пинчон — постмодернисты, их сложность игровая, мы умеем ее читать. А вот сложность Пашковского всерьез. Это сложность Германа Блоха, который, несмотря на блестящий перевод «Смерті Вергілія», особо актуальным чтением у нас так и не стал. Проблема в том, что читать произведение 1990-х, которое уже имеет свое место в нашем актуальном каноне, как лабораторию, где создаются новые смыслы, — крайне сложная задача. Вроде и не новая книга, а почему-то шокирует новизной. И что это было?

Когда мы говорим о сложности элитарной прозы, то это сложность, которая реализуется сразу на трех уровнях. Это то, чего мы не можем истолковать. Это то, что не является для нас актуальным в нашем психологически-биографическом опыте. Это то, что нам не нужно в читательском опыте. Но ко всему этому у вашего сознания есть такая симпатичная фишка — придает дополнительные смыслы и сложности. То, что для нас сложно, нам тут же кажется значимым.

Так как при таких условиях отличить высокую полку от масскульта? Не подумайте, что я шучу, но — по обложкам. Очень наглядно эти два сегмента разводит именно издательская практика. Но нужно спешить. От 1990-х, от сумасшедшего успеха «Гаррі Поттера» активно входит практика издавать книги в двух типах переплетов — пестрых серийных и серых университетских. Поєтому наслаждение от чтения одной и той же книги получают и снобы, и демократы.