О чём молчит Украина: есть ли у нас понятный власти общественный запрос о войне и её завершении

А вот я слушаю какой-то разговор в эфире. И ведущий говорит:

– Хочу спросить о том, что волнует нас, простых людей. Почему, например, не воюют правоохранители, они же умеют стрелять? Ну потому что простой человек думает: "почему должен воевать обычный там кассир из супермаркета"?

И я даже не возмутилась ни посылом, ни формулировкой, ни показной наивностью, ни даже незнанием, что правоохранители воюют. Потому что это реальный вопрос "с улицы". И он имеет значение.

Поэтому я подумала про общественный запрос. Какой он на самом деле сейчас в Украине?

Я, собственно, не о том, что мы можем увидеть в опросах социологов. Люди, скорее всего, склонны говорить то, что выглядит абстрактно правильным. Я о том, что каждый человек — честно — чувствует внутри.

Потому что если ты не знаешь, чего хочешь достичь, тебе тогда трудно достичь чего бы то ни было. Лучшего или худшего. И это касается и людей, и сообществ, и государств.

У меня нет никаких непубличных инсайдов ни из каких кабинетов, как и у сотен тысяч других людей. Я не представляю, о чём на самом деле говорят все эти дни делегации из зятьёв мировых лидеров с президентами, министрами, спецпредставителями. И я, и вы можем читать 28 пунктов, которые превратились в 20, а через неделю станут 15-ю, но от этого не изменится угроза. И суть существования нас как граждан Украины.

Можно написать на десяти страницах, что мы не будем вступать в НАТО. Изменится ли от этого Путин и Россия? Нет. Остановится ли он? Нет.

Можно написать, что мы что-то замораживаем через три дня. Но получат ли от этого больше полутора миллионов украинских детей, живущих в оккупации, свободу? Будет ли это для нас завершением конфликта, пока совершеннолетние украинцы, военные и гражданские, находятся в плену и в заложниках? Для меня — нет. Но для какого-то человека, возможно, да.

Всё это вопросы более сложного порядка, и я могу продолжать их здесь снова и снова. Но кто-то их себе задаёт, а кому-то достаточно знать, что в его или её гнёздышке в эту минуту всё хорошо.

Переговоры непонятно о чём могут длиться год или годы. Или значительно меньше (впрочем, как известно, ничего хорошего за 2–3 недели не бывает, поэтому уж лучше дольше).

И я также вижу, как в эти дни растёт количество обвинений в адрес европейцев. Говорить об "импотентности Европы" стало просто трендом. Многие из нас охотно это подхватывают — это естественная обида, это ресентимент — это даже очень можно понять.

Но ведь я вижу людей здесь, в Украине, которые считают, что, например, оккупация даст нам всем спокойствие. Правда же? Они есть вокруг.

Видеть угрозы, осознавать их — это навык. И он есть не у всех. Поэтому я и думаю об общественном запросе.

Способны ли мы сформулировать, чего мы хотим в промежутке месяц — полгода — год персонально для себя в контексте всей страны? Думать о солидарных решениях?

О том, как накопить ресурс и силу даже при остановке — условно — острой фазы войны? Ждём ли мы возвращения в то, "как было"? Я не знаю. И у меня нет никаких иллюзий, что это может быть важно абсолютно всем людям. Такого нет нигде и никогда не будет.

Я о критической массе людей, которые могли бы формировать этот запрос для украинской власти. Потому что можно тысячу раз кого-то любить или не любить, доверять или не доверять, голосовать или нет, но политические решения чаще всего являются отражением именно общественного запроса.

В "Бегстве от свободы" Эрих Фромм пишет: "Идеи могут стать мощной силой, но только в той мере, в какой они отвечают специфическим потребностям людей конкретного социального характера".

Потому что только то, какими мы видим себя, какой видим свою державу, является мерилом всего.

Оригинал