Украинская система: между кабинетной и тотальной войной

Третий год войны стал для Украины временем глубокого военно-политического кризиса, обнажившего нищету образа мысли верховного командования молодой республики. Руководствуясь собственными фантазмами, оно предпочло следовать максималистским стратегическим целям, а не корректировать их в соответствии с условиями позиционной войны и действительными возможностями своей страны. Как результат, в Украине утвердилась специфическая военная система, которая вобрала в себя все худшее, что было присуще кабинетным и тотальным войнам.

Расцвет первой формы межгосударственного противостояния пришелся на XVIII в., когда кульминационным моментом военных действий была ограниченная в пространстве и времени баталия между профессиональными регулярными армиями. При этом народные массы соприкасались со сферой войны по большей части опосредованно – главным образом подданный должен был исправно платить налоги, за счет которых финансировались вооруженные силы его суверена. Только эпизодически мирному жителю приходилось терпеть лишения, связанные с передвижением войск и их квартированием. Неудивительно поэтому, что кабинетная война представляла собой pars naturalis общественно-политической жизни эпохи абсолютизма.

Вторая форма межгосударственного противостояния предстала в ХХ в., когда во время двух мировых войн миллионные народные армии вели длительные, разнесенные в пространстве операции на географически удаленных театрах военных действий. Подобная тотальность борьбы требовала напряжения промышленных ресурсов сражающихся стран, в результате чего их граждане были поставлены перед необходимостью не просто справляться с усиливавшейся налоговой нагрузкой, но также отбывать трудовую повинность, которая обеспечивала функционирование экономики военного времени.

Более того, поскольку горечь тотальной войны настигала широкие слои населения, этот тип противостояния разрушал органичность общественной жизни и приводил к радикальным социально-политическим трансформациям.

Собственно, попытки украинского верховного командования балансировать между кабинетной и тотальной формами привели к расколу общества молодой республики. Наиболее яркой иллюстрацией данного явления служит так и не решенная проблема, касающаяся степени участия народа в войне. Затрагивая этот болезненный вопрос, военные круги нередко указывали на то, что борьба с Россией должна приобрести тотальный характер. Однако слабость украинской государственной машины не позволила достичь такого состояния на практике, в результате чего жизнь гражданского населения адаптировалась к кабинетным условиям, предполагавшим отделение ремесла homo militaris от обыденности homo civilis.

Соответственно, чем дальше от линии фронта пребывал мирный житель, тем сложнее ему было осмыслить идею тотальности войны.

Преодоление возникших противоречий следует начать с выяснения того, какой из рассматриваемых форм межгосударственного противостояния подчинилась российско-украинская война. Для этого необходимо сперва описать кабинетные и тотальные состояния троицы Карла фон Клаузевица , а затем выделить проявления таковых состояний в российско-украинской войне. Более конкретно, решение поставленных задач требует установления взаимосвязи между политикой военных целей, спецификой военной системы, а также особенностями разделения труда в период тотальных и кабинетных войн.

Главной характеристикой кабинетных войн является равновесие между элементами троицы Клаузевица – правительством, армией и народом. Прежде всего, достижению такого баланса благоволил господствующий среди политиков XVIII в. рациональный подход к определению целей войны. Усвоив горькие уроки кровавых религиозных распрей XVI – XVII вв., государственные деятели эпохи Просвещения старались умерить свой воинственный пыл и ограничивать военные действия. Это позволяло европейским кабинетам избежать лишних потерь, а, следовательно, сохранить позитивную послевоенную перспективу. Кроме того, в случае, когда достижение поставленных целей оказывалось маловероятным, государственные деятели XVIII в. предпочитали начать переговоры с противником, нежели истощать свои государства в бесперспективной войне. Соответственно, status belli и status pacis органически дополняли друг друга, что обеспечивало поддержку баланса сил на Европейском континенте.

Показательными на этот счет являются Силезские войны 40-х гг. XVIII в. Как известно, последовавшая в октябре 1740 г. смерть императора Карла VI ознаменовала собой начало войны за австрийское наследство. Одним из главных участников данного конфликта стал Фридрих II – молодой прусский король, выдвинувший претензии на земли Силезии. В 1741-1742 гг. он нанес ряд поражений австрийской армии, что вынудило эрцгерцогиню Марию Терезию подписать Бреславльский мирный договор, согласно положениям которого она признавала переход Нижней и Верхней Силезии под контроль Пруссии.

Для эрцгерцогини, впрочем, это была лишь временная уступка, необходимая для продолжения борьбы за престол Священной Римской империи. Благодаря устранению прусской угрозы австрийцам удалось к концу 1742 г. очистить Богемию от франко-баварских войск, а уже в 1743 г. – покорить Баварию и добиться успехов в Италии; кроме того, венский кабинет заметно усилил свои внешнеполитические позиции за счет заключения Вормского союза с Великобританией и Сардинским королевством. Одновременно, к новой схватке с Марией Терезией готовился Фридрих: состояние мира он использовал для реорганизации своей армии, укрепления крепостей Силезии, а также формирования Франкфуртской лиги, созданной с целью поддержки конкурента эрцгерцогини – императора Карла VII.

Наконец, в 1744 г., когда австрийская армия оперировала в Эльзасе, прусский король неожиданно вторгся на территорию Богемии и, тем самым, развязал вторую Силезскую войну. Одержав ряд побед в кампании 1745 г. Фридрих подписал с Марией Терезией Дрезденский мирный договор, согласно которому Силезия оставалась за Пруссией, а король признавал супруга эрцгерцогини – Франца I Стефана – императором Священной Римской империи. Таким образом, Вена скомпенсировала потерю территорий выведением опасного противника из войны.

Следует, однако, отметить связь представленного рационального образа политической мысли с состоянием res militaris в эпоху Просвещения. Так, подотчетные кабинетам военачальники были особенно восприимчивы к напряжению, которое возникало между стратегией сокрушения и стратегией измора. Особенно остро был поставлен вопрос о необходимости вступления в бой с армией противника: согласно первому подходу стремительный разгром неприятельских вооруженных сил рассматривался как единственно возможный способ навязать свою волю противнику; напротив, второй подход допускал использование для достижения данной цели не только баталий, но также маневров – выбор средства являлся подлинной дилеммой для полководца, решение которой требовало от него умения соизмерять свои действия с законами вероятности.

В период кабинетных войн доминантной являлась именно стратегия измора, причем действовавшие сообразно ее принципам военачальники стремились уклониться от сражений и предпочитали ослаблять врага посредством искусного маневрирования, ведения малой войны, принуждения неприятеля к проведению атак на укрепленные позиции, а также захвата провинций или крепостей с целью заключения выгодного мира.

Востребованность представленного способа ведения войны объясняется спецификой постоянных армий XVIII в. Как известно, их комплектование производилось за счет добровольной вербовки и рекрутских наборов – способов, которые не позволяли быстрого восполнить убыль в рядах войска. Более того, поскольку обучение enrôlés основам линейной тактики занимало длительный промежуток времени , гибель в одном или нескольких сражениях значительной части вымуштрованных солдат могла кардинально изменить ход войны. Все эти обстоятельства побуждали военачальников крайне осмотрительно обращаться со своими армиями и рационально подходить к использованию такого решительного средства как бой.

Интерес здесь представляют действия Фридриха во время Семилетней войны.

Осознавая опасности, сопряженные с открытым сражением, он, однако, в период с 1756 по 1758 гг. искал возможность разгромить вражеские силы на поле боя – остановить прусского короля не могли даже те крупные потери, которые понесли его войска под при Колине и Цорндорфе . Впрочем, разгром у Кунерсдорфа, состоявшийся 12 августа 1759 г., заставил Фридриха пересмотреть образ собственных действий. Несколькими месяцами позже он принялся за труд о полководческом таланте Карла XII и пришел к выводу, что вступать в бой можно только при следующих условиях: во-первых, если потенциальные приобретения превысят возможные потери, во-вторых, если противник проявляет неосторожность или в-третьих – если его можно принудить к миру посредством решительного удара . Как следствие, вплоть до конца войны прусский король уклонялся от сражений с русскими, а также искал исключительно благоприятной возможности для разгрома австрийцев.

Необходимо признать, что стремление к измору противника также являлось следствием утверждения магазинной системы довольствования постоянных армий. В соответствии с ее принципами, перед началом войны по распоряжению высших органов власти на границе государства устраивались крупные склады, из которых оперирующие войска должны были снабжаться припасами. Однако если во время кампании армия удалялась от таких магазинов более чем на пять переходов, противник мог нарушить ее связь с этими важными интендантскими объектами. Фактически, хорошо спланированный и обеспеченный военными хитростями малокровный маневр против сообщений неприятеля давал значительно больше результатов, нежели кровопролитное сражение .

Понимание этого побуждало военачальников упражняться в искусстве стратегического перемещения, а также вести малую войну, которая имела своими целями расстройство вражеской системы снабжения и разорение территорий, питавших войска неприятеля. С другой стороны, уязвимость сообщений нередко обязывала полководцев сокращать операционные линии, вследствие чего военные действия надлежало ограничивать provinciae limitrophae – с этим обстоятельством должны были считаться кабинеты при определении целей войны. Кроме того, как магазинная система, так и линейная тактика исключали возможность преследования противника до окончательного его уничтожения, поскольку отрыв от пунктов снабжения, а также нарушение строя обеспечивали дезорганизацию преследовавшего войска.

Одним из известных мастеров маневра был младший брат Фридриха – принц Генрих Прусский. Во время Семилетней войны этот полководец почти не вступал в сражения, но всегда создавал угрозу операционным линиям неприятеля и разрушал его магазины . Приверженность средствам измора позволила принцу Генриху с успехом провести кампанию 1759 г.: весной он оперировал в Богемии и Франконии, где нанес крупный урон австрийцам, уничтожив их продовольственные склады ; далее, осенью, после Кунерсдорфской баталии, его искусные маневры не позволили фельдмаршалу Леопольду фон Дауну разгромить остатки армии Фридриха – тем самым Бранденбургский дом был спасен от поражения в войне . Позднее прусский король признал заслуги своего брата, отметив, что принц Генрих обладал двумя важнейшими чертами великого полководца – осторожностью и смелостью.

Впрочем, дела государственной обороны всегда обременяли казну суверенов, поэтому кабинеты эпохи Просвещения стремились протежировать те слои третьего сословия, которые деятельно участвовали в наполнении trésor public. Как известно, выражением такой политики стали многочисленные реформы, направленные на развитие промышленности и ремесел, расширение торговли, а также улучшение культуры земледелия. Более того, потребность в создании безопасных условий для хозяйственной деятельности горожан и крестьян привела государственных деятелей XVIII в. к необходимости отделения представителей соответствующих состояний от сферы войны . По этой причине, военное ремесло стало уделом дворянства, иностранных наемников и местного сброда, неспособного к трудовой деятельности. В сущности, разделяя подданных сообразно природе их профессиональной деятельности, суверены поддерживали органическую солидарность внутри сословного общества.

Своеобразная вариация такого социального порядка утвердилась в Пруссии при Фридрихе-Вильгельме I. Увлеченный идеей формирования регулярной армии, он издал в мае 1714 г. эдикт, согласно которому все молодые люди из числа его подданых обязаны были служить прусской короне достоянием и кровью – так король-солдат предвосхитил принцип всеобщей воинской повинности . Вместе с тем, Фридрих-Вильгельм старался пополнять свою армию иностранными наемниками, поскольку понимал, какие риски для королевства несет нарушение хозяйственной деятельности третьего сословия.

Наиболее завершенные формы проект прусского короля обрел в Кантональном регламенте 1733 г.: это постановление предусматривало разделение королевства на вербовочные округи, каждый из которых был закреплен за определенным пехотным или кавалерийским полком; соответственно, войсковые начальники были наделены полномочиями вести регистрацию мужского населения своего округа и вербовать в нем наиболее подходящих для военной службы молодых людей. Последние, отбыв двухлетнюю кантональную повинность, возвращались к своим гражданским занятиям, однако продолжали числиться в войске и раз в год могли быть призваны на срок до трех месяцев для прохождения учений. Впрочем, часть населения была освобождена от воинской обязанности: экземции подлежали сыновья дворян и имущих бюргеров; изучавшие теологию сыновья проповедников; переселившиеся колонисты и их сыновья; единственные сыновья крестьян; некоторые крестьяне, управляющие помещичьим хозяйством; производители шерсти и тканей, а также их ученики.

Сын Фридриха-Вильгельма – Фридрих II Великий – сохранил кантональную систему, однако существенно расширил перечень лиц, освобожденных от воинской повинности. Кроме того, философ из Сан-Суси вывел из-под действия регламента западные провинции Пруссии, а также крупные города на востоке страны – Берлин, Потсдам, Бранденбург, Бреславль, Магдебург и Штеттин . Соответственно, прусскую армию король стремился пополнять наемниками или военнопленными, тогда как вербовку кантонистов, особенно на начальном этапе своего правления, по экономическим соображениям он старался всячески ограничивать. Вообще, Фридрих был сторонником сословного разделения труда, полагая крайне нежелательным то состояние вещей, при котором дворянин пренебрегал военной службой, горожанин брезговал ремеслами и торговлей, а крестьянин чуждался сельскохозяйственного труда.

Итак, в эпоху кабинетных войн элементы троицы Клаузевица взаимно ограничивали друг друга. Выражалось это в том, что правительства были обязаны находить равновесие между внешнеполитическими интересами государства, его финансовыми ресурсами и производственными возможностями сословного общества. Кроме того, военная система XVIII в. требовала от кабинетов постановки умеренных proposita belli, а от полководцев – крайней осмотрительности при ведении кампаний, неизменной спутницей которых выступала игра вероятностей и случая.

Как результат, среди государственных деятелей возобладал целерациональный тип действия, обеспечивший эквилибриум троицы Клаузевица: при таком порядке, война, наравне с дипломатией, представляла собой инструмент политики, использование которого происходило вне идеологических рамок и страстей широких народных масс, но требовало постоянного соизмерения целей и доступных средств; равным образом специфика военной системы XVIII в. исключала возможность полного уничтожения противника, поэтому вооруженное противостояние никогда не развивалось до форм, угрожавших существованию государств и наций. В кабинетную эпоху война была шахматной партией, за которой с интересом наблюдал Марс.

Выступая антитезой кабинетной войны, тотальная война нарушает баланс между элементами троицы Клаузевицы: политика здесь превращается в инструмент войны, тогда как правительство и народ становятся исполнителями воли верховного командования. Движение к такому негативному состоянию начинали импульсивные милитаристы, желавшие направить силы своей идеологически подчиненной нации на достижение мирового господства. Реализация столь максималистского гранд-стратегического плана a priori влекла за собой масштабную народную войну, стороны которой, защищая свои жизненные интересы, стремились довести друг друга до полного разгрома. И когда непосредственно в период войны наступал естественный кризис экспансионистских военных целей, диктаторы стремились продолжать бесперспективную борьбу, обрекая свои государства на полное истощение.

Представленной линии следовал Вильгельм II, известный своей политической незрелостью и неуравновешенностью. С первых лет правления кайзер оказался всецело охвачен идеей Weltpolitik , воплощение которой, по его мнению, позволило бы немецкому народу обрести законное место под солнцем. Подобная жажда мирового признания находилась в тесной взаимосвязи с тем культурным, демографическим, а также экономическим подъемом, каковой испытывало общество Германии на рубеже XIX-ХХ вв. Соответственно, разрыв между этими достижениями и геополитическим положением Второго рейха благоприятствовал распространению экспансионистских устремлений среди германского общества.

Переход к активной внешней политике был задекларирован кайзером июльскими днями 1892 г. Так, в одной из частных бесед он выказал желание добиться мирным путем наполеоновского превосходства в Европе.

Первые шаги к достижению этой цели были сделаны в 1897 г., когда кайзер объявил о переходе Посейдонова трезубца в немецкий кулак : вслед за этим заявлением началась реализация масштабной военно-морской программы, которая придала конкретное содержание германским амбициям на мировое господство, ввергнув, однако, Второй Рейх в соперничество с Британской империей. Годом позже, во время выступления в Дамаске, Вильгельм объявил себя покровителем 300 млн мусульман, бросив вызов не только Британии, но также России – странам с многочисленным исламским населением. Более того, немецкий проект строительства Багдадской железной дороги и деятельное участие Германии в деле реорганизации турецкой армии также поспособствовали охлаждению отношений Берлина с Лондоном и Санкт-Петербургом.

Далее последовали новые маргиналии Вильгельма, обострившие отношения с Францией – танжерская эскапада 1905-1906 гг. и агадирская выходка 1911 г. Кроме того, из уст кайзера угрожающе звучали речи о неизбежной схватке с руссо-галлами за само существование германской расы.

На фоне этого, немецкие элиты разрабатывали проекты Mitteleuropa и Mittelafrika – представленные концепции составили основу знаменитой «сентябрьской программы» канцлера Теобальда фон Бетман-Гольвега, которая вплоть до конца Первой мировой войны определяла военные цели Германской империи. Согласно положениям документа Берлин должен был достичь экономического господства за счет создания центральноевропейского экономического союза; также планировалось расширить колониальную империю в Центральной Африке и добиться территориальных приобретений за счет России.

Следует добавить, что до войны немецкие элиты вели активную пропаганду подобного рода пангерманистских идей, а также всевозможных проектов, направленных на военное усиление своей страны. Достаточно вспомнить, что после агадирского кризиса охваченная духом милитаризма прогрессивная часть германского общества начала требовать ужесточения военной политики рейха. Как результат, в 1912 и 1913 гг. произошло два крупных увеличения численности постоянной армии Германии.

Неудивительно, поэтому, что жаждавшее мирового признания общество Второго рейха встретило начало войны в состоянии военного психоза, позже получившего название «эйфории 1914 г.». Однако, как засвидетельствовал ход военных событий, каждый год позиционного противостояния истощал силы немецкого народа и всего Четвертного союза, а следовательно ставил под сомнение притязания Германии на мировое господство. Между тем, наблюдавшие за увяданием своей страны немецкие военно-политические круги продолжали скептически относиться к идее заключения мира, полагая единственно приемлемой ту позицию, при которой решительное продолжение войны рассматривалось как единственно возможное условие достижения морального превосходства над противником, его принуждения к открытию переговоров.

Показательными на этот счет стали события первой половины 1917 г., когда Вильгельм пресек мирные инициативы , исходившие от императора Австро-Венгрии Карла I и его министра иностранных дел графа Отокара Чернина. Глава венской дипломатии выявил должную проницательность при оценке перспектив войны: по его мнению, для монархий Центральных держав заключение мира в момент, когда еще явно не проявился упадок их военной мощи, было намного предпочтительней, нежели продолжение войны с последующим развитием революционных потрясений.

Важно отметить, что политики Антанты были готовы рассмотреть разумные мирные предложения. Однако кайзер и германское верховное командование решительно отвергли доводы Чернина и инициативы союзников, усмотрев в billigen Frieden истинную угрозу интересам своей страны . Последствия такой непримиримости известны: следующий год войны принес Центральным державам поражение на фронте, революции и установление диктата Антанты.

Необходимо добавить, что Адольф Гитлер повел Германию по тому же пути. Еще на ранних этапах своей политической карьеры он начал разработку концепции завоевания Lebensraum , продолжив тем самым линию вильгельмовского милитаризма. По мнению Гитлера, только благодаря военной экспансии бедная ресурсами Германия могла перейти к автаркии и обрести полную независимость. Главным объектом такой агрессии выступал Советский Союз, поскольку контроль над сырьевой базой Украины и европейской части России позволял достичь такого состояния. Фактически, речь шла о модели, при которой захваченная нацистами Европа превращалась в самодостаточную метрополию, питаемую ресурсами периферийных территорий .

Реализацию своих гранд-стратегических замыслов Гитлер начал с завоевания сердец и умов немцев. На фоне экономического кризиса 1929 г. пропаганда идей национал-социализма встречала широкую поддержку среди разнообразных слоев населения. Так, обнищавшее мелкое бюргерство, с его бунтарско-авторитарными чертами, находило в образе Гитлера удовлетворение нескольких потребностей: с одной стороны, тяги к мятежу против слабой власти Веймарской республики, а с другой – желания подчиниться сильному лидеру. Вместе с тем промышленным элитам импонировала антимарксистская и антипрофсоюзная идеологическая рамка Гитлера . Наконец молодое офицерство охотно поддерживало Гитлера, поскольку он обещал вернуть немецкой армии былой почет.

Добившись внутриполитических побед в 1930-1934 гг., фюрер перешел к реализации программы неограниченных военных целей. Он успешно разыграл партию 1936-1939 гг. против британо-французских умиротворителей, по итогам которой была ремилитаризирована Рейнская область, а также оккупированы Австрия и Чехословакия. Далее, в 1939-1941 гг. Гитлер сумел направить силу интеллекта немецкого генералитета на завоевание большей части Европейского континента. Однако, с 1942 г. вера Гитлера во всесилие собственной воли столкнулась с самой природой вещей: фюрер упорно игнорировал очевидное превосходство союзников в людских и материальных ресурсах, предпочитая очаровываться картинами истощения неприятельских сил и впечатляющими цифровыми показателями немецкой промышленности; равным образом он отказывался признавать факт утраты Третьим рейхом былых преимуществ в командном составе, вооружении и морально-боевой подготовке войск.

Подобный modus cogitandi не позволял Гитлеру конструктивно подойти к проблеме открытия мирных переговоров, хотя фюрер осознавал опасность ведения войны на два фронта. Союзники, в свою очередь, также были полны решимости довести Третий рейх до полной капитуляции, оставляя, однако, место и сепаратным инициативам. Вообще, фюрер так уповал на распад союзной коалиции, что 15 апреля 1945 г., за день до начала Берлинской операции советских войск, всерьез возомнил, будто бы смерть Франклина Рузвельта спровоцирует разлом между Уинстоном Черчиллем и Йосифом Сталиным. Однако, третьего чуда Бранденбургского дома на произошло – падение Берлина ознаменовало собой победу законов вероятности над честолюбием конкретной личности.

В целом, ведение тотальной войны становилось возможным благодаря научно-техническому прогрессу, демографической революции и бюрократизации национальных государств. Синтез этих факторов радикально изменил характер взаимодействия между солдатом, техникой и пространством. Так, введение всеобщей воинской повинности позволяло развитым странам быстро мобилизовать миллионы граждан. Вместе с тем, рост производственных мощностей индустриальных держав обеспечивал возможность для вооружения новосозданных народных армий . Кроме того, развитие техники способствовало увеличению протяженности фронта боя и создавало условия для невиданного расширения географии военных действий . Наконец, совершенствование бюрократического аппарата позволяло мировым государствам эффективно администрировать все процессы, связанные с подготовкой и ведением войны.

Необходимо также признать, что одной из главных составляющих тотальной войны являлась наполеоновская стратегия последовательного сокрушения. Согласно ее принципам, война рассматривалась как совокупность логически связанных между собой действий, направленных на разгром неприятельских вооруженных сил. Такая стратегия была лишена схематизма , поскольку исход каждого действия задавал спектр потенциально возможных ходов – соответственно, выбор полководца в пользу наиболее благоприятного варианта формировал уникальную стратегическую последовательность, которая могла заметно отличаться от исходного плана.

Однако, опыт двух мировых войн засвидетельствовал, что после прохождения кульминационного пункта захватчик исчерпывал возможности для сокрушения своего противника и начинал следовать логике стратегии измора. Напротив, сообразно принципу взаимообращения , достижение упомянутой точки позволяло ранее претерпевавшей экспансию стороне перейти к последовательному разгрому вооруженных сил агрессора; параллельно, миронарушитель подвергался воздействию кумулятивных средств истощения, которые подрывали его экономическую мощь и моральные силы. Как итог, под конец тотального противостояния агрессор убеждался в неспособности истощить противника и предпринимал последнюю попытку сокрушить его в решающей операции. Подобные усилия терпели неудачу и лишь ускоряли конец атакующей стороны.

Военная мысль первой половины ХХ в. осознавала риски, связанные с вырождением стратегии сокрушения. К примеру, в 1909 г. бывший начальник Генерального штаба Германской империи граф Альфред фон Шлиффен указывал на то, что затяжная война была невозможна в эпоху, когда само существование нации зависело от постоянного развития торговли и промышленности, а содержание миллионных армий требовало миллиардных расходов. По этой же причине немыслимым было и обращение к стратегии измора, осуществление которой занимало непозволительно продолжительный период времени. Стремясь избежать подобной истощающей войны на два фронта, Шлиффен разработал свой знаменитый план быстрого сокрушения Франции, успешная реализация которого позволяла затем сконцентрироваться на разгроме России.

Однако новый начальник германского Генерального штаба – Хельмут фон Мольтке-младший – существенно изменил замысел своего предшественника, что имело роковые последствия для немцев в августе-сентябре 1914 г.

Вслед за крахом плана сокрушения Франции и установлением позиционной системы сперва на Западном, а затем на Восточном фронтах, военные усилия сторон противостояния начали подчиняться логике стратегии измора: Антанта lente sed certe истощала Центральный блок посредством морской блокады, тогда как Германия предприняла симметричные, хотя и авантюрные действия, начав неограниченную подводную войну. Как результат, в первой половине 1917 г. население Второго рейха и Австро-Венгрии оказалось охвачено голодом, а германские стратеги столкнулись с новым мощным противником — Соединенными Штатами Америки.

При этом ни выход России из войны, ни эксплуатация ресурсов оккупированных территорий Румынии и Украины не позволили Германии изменить баланс сил в свою пользу . Осознав бесперспективность дальнейшей борьбы на истощение, мозг германской армии – генерал-квартирмейстер Эрих фон Людендорф – предпринял в 1918 г. на Западном фронте решительное весеннее наступление. Для этого ему пришлось снять в том числе войска с Македонского фронта, где, таким образом союзники получили возможность сосредоточенными действиями прорывать фронт.

Это и произошло 15 сентября 1918 г. при Добро Поле – успех союзников на данном решительном пункте убедил германское верховное командование в необходимости открытия мирных переговоров .

Горькие уроки поражения заставили военные круги нацистской Германии с еще большим беспокойством рассматривать перспективы новой войны на истощение. К примеру, во время майского кризиса 1938 г., начальник немецкого Генерального штаба генерал Людвиг Бек сделал ряд заключений, касавшихся характера возможного противостояния в Европе.

По его мнению, при поддержке США франко-британская коалиция могла отказаться от проведения сухопутных операций против Германии, ограничившись морскими и воздушными действиями . Военно-политическое руководство Третьего рейха осознавало подобные риски, поэтому начиная с сентября 1939 г. стремилось развивать стратегию последовательного сокрушения за счет использования молниеносных наступательных действий, при которых сила первого удара определяла исход всей кампании . Так был обеспечен впечатляющий успех Польской, Французской, Норвежской и Балканской кампаний.

Тем не менее, в 1940-1941 гг. воздушный блицкриг Германии против Британии потерпел неудачу, поэтому военно-политическое руководство Третьего рейха было вынуждено сделать ставку на истощающую метрополию подводную войну. Далее, во время Русской кампании 1941 г. немцам также не удалось повторить прежних успехов – фактор пространства исключал возможность быстрого разгрома советских вооруженных сил в генеральном сражении. Таким образом и на Восточном фронте немцы были вынуждены перейти к измору численно превосходящего противника.

С другой стороны, после прохождения кульминационной точки в конце 1942 г., военные усилия союзников стали подчиняться логике стратегии последовательного сокрушения. В частности, пользуясь фактором рассредоточения немецких сил по Европейскому континенту, англо-американское командование выбирало решительный пункт, гарантировало успех на нем посредством децепций, а затем наносило удар превосходящими силами; советское командование действовало несколько иначе, полагаясь более на метод чередующихся ударов, известный по операциям Антанты 1918 г.

Параллельно англо-американцы развернули воздушную войну, направленную на постепенное уничтожение немецкой промышленности и моральное подавление населения Третьего рейха. В конце 1944 г. успех действий коалиции вынудил Гитлера предпринять Арденнское наступление, которое должно было обеспечить решающую победу Германии на Западном фронте. Провал этой авантюры фюрера окончательно подорвал способность Третьего рейха к дальнейшему сопротивлению.

Вместе с тем важно подчеркнуть, что тотальный конфликт характеризовался широким вовлечением мирного населения в процесс обеспечения вооруженного противостояния. Поскольку масштаб такой войны требовал предельного напряжения сил государства, его военно-политические круги старались за счет использования пропаганды и создания аппарата подавления всесторонне упрочнить связь конкретной личности с милитаризированным, подчиненным экспансионистским целям коллективом. Соответственно, мирный житель выступал исполнителем воли верховного командования, а его ценность определялась не индивидуальной профессиональной деятельностью, но способностью поддерживать функционирование военной экономики.

Таким образом, происходил возврат к механической социальной солидарности, столь типичной для первобытных обществ, где индивид сливался с коллективом и соотносился с вождем так же, как вещь с ее владельцем. В условиях первой половины ХХ в. речь шла о переходе к гарнизонному государству , предельным выражением которого стал SS-Staat .

Попытки установить такой тип общественных отношений предпринимались германским командованием во второй половине 1916 г., когда Людендорф остановил Верденскую мясорубку и занялся реализацией «программы Гинденбурга». Ее главная цель сводилась к тотальной милитаризации всей германской промышленности, что должно было скомпенсировать военно-экономический потенциал Антанты . Достижение такого паритета требовало эффективного управления трудовыми ресурсами Германии, поэтому немецкие военные круги инициировали принятия закона о вспомогательной службе.

Проект этого документа среди прочего предусматривал концентрацию всей рабочей силы страны в оборонном секторе экономики, использование труда женщин и военных инвалидов, а также закрытие учебных заведений с последующим переведением их учащихся на фабричное производство . Принятый Рейхстагом вариант закона действительно предполагал, что все непризванные на военную службу мужчины в возрасте от 17 до 60 лет были обязаны исполнять трудовую повинность в тех отраслях экономики, которые обеспечивали нужды государственной обороны.

Однако остальные положения закона существенно ограничивали возможность властей нарушать экономическую независимость граждан. Таким образом, к неудовлетворению верховного командования, система «абсолютистского милитаризма» не была имплементирована в полной мере , как и не были достигнуты цели «программы Гинденбурга».

Успешнее действовало руководство нацистской Германии. В январе 1943 г., на фоне Сталинградской катастрофы, Гитлер издал указ о полной занятости мужчин и женщин для задач обороны рейха. По аналогии с 1916 г, был запланирован перевод рабочей силы из менее значимых для ведения войны секторов экономики в военную промышленность и армию; гражданские предприятия подлежали проверке и закрытию, если их существование не отвечало потребностям обороны. Все мужчины в возрасте от 16 до 60 лет и женщины от 17 до 50 лет должны были зарегистрироваться на биржах труда , сотрудникам которых предстояло оценить тот вклад, который мог внести конкретный гражданин в военную экономику.

Такие меры дали лишь краткосрочный эффект и к концу 1943 г. стало ясно, что полной мобилизации немецкой экономики достичь не удалось. Эта проблема оставалась нерешенной вплоть до конца войны, в результате чего немцы серьезно отстали от союзников по показателям производительности труда. Тем не менее, тотальная мобилизация населения рейха все же ликвидировала линию разделения между фронтом и тылом: женщины и дети, привлеченные к делу гражданской, а также воздушной обороны, наравне с солдатами стали защитниками Германии.

В заключение следует подчеркнуть, что при тотальной войне элементы троицы Клаузевица выходили из равновесия, поскольку над армией и народом устанавливался диктат узких военно-политических кругов, стремившихся направить все возможные ресурсы своей страны на достижение Ideologem-Kriegsziel.

Последняя выступала устойчивой иррациональной гранд-стратегической идеей элит или конкретных лидеров наций, сообразно которой они развивали масштабную военную экспансию, не считаясь, однако, с возможными консеквенциями – таким образом в основу процесса стратегического планирования был положен ценностно-рациональный тип действия. Именно слепое подчинение военных усилий идеологеме-цели нарушало законы вероятности: стремительное сверхрасширение états-infracteurs неизбежно приводило их к столкновению с превосходящими силами неприятельской коалиции; развитие этого противостояния до абсолютных масштабов –войны народов – обеспечивало сперва системное перенапряжение агрессора, а затем его распад. Таковой была кара Марса, чьи большие батальоны настигали честолюбивых азартных игроков.

В период российско-украинской войны состояние троицы Клаузевица характеризуется умеренным дисбалансом. До недавнего времени правительства двух столкнувшихся государств следовали политике максималистских военных целей, что сообщало противостоянию quasi-тотальные черты; напротив, установление позиционной системы войны и сохранение типичного для мирного времени способа разделения труда придали нынешней войне подлинный кабинетный характер. Таким образом, возникла парадоксальная ситуация, при которой правительства, с одной стороны, отказывались лимитировать свои военные цели, а с другой – сознательно не пытались перейти к такому социально-экономическому режиму, каковой бы позволил достичь этих целей. В итоге, два государства оказались втянуты в затяжную войну с сомнительной стратегической перспективой.

Изначально, представленной линии держался московский кабинет.

Так, объявляя войну Украине 24 февраля 2022 г., Президент России Владимир Путин объяснил экспансионистские усилия своей страны кризисом системы международных отношений, во время которого происходило нарушение российских жизненных интересов. Более конкретно речь шла о проблеме восточного расширения Североатлантического альянса и его намерениях «освоить» Украину – таким образом была затронута гранд-стратегическая проблема престижа России как некогда имперского государства, исторически претендовавшего на доминирование в Восточной Европе.

Эта реминисценция вильгельмовской Prestigepolitik, покоящаяся на ценностно-рациональном типе действия, привела в движение российскую военную машину. Особого внимания здесь заслуживает поход на Киев: имея своей целью смещение украинской власти и установление пророссийского правительства, эта операция войск России, однако, должна была стать лишь продолжением той кабинетной политики XVIII в., которую вела Российская империя в отношении Речи Посполитой. Стремясь укрепить свое влияние в этой стране, Санкт-Петербург возводил на польский престол своих ставленников, поддерживал тлетворные шляхетские вольности и пресекал любые попытки системных реформ. На этот счет достаточно вспомнить, что выборы Августа III и Станислава II Понятовского проходили при вооруженной медиации России; кроме того, в 1792 г. Санкт-Петербург, желая уничтожить достижения Четырехлетнего сейма, развязал войну с Польшей, причем этот конфликт закончился очередным разделом ее территорий.

Тем не менее, в отличие от событий конца XVIII в., три года назад Россия неожиданно для себя столкнулась со значительно более организованным противником, решительность которого стремительно трансформировала вооруженное вмешательство в полноценную войну. Первый месяц этого противостояния обеспечил российской стороне ряд поражений, которые вынудили ее произвести редукцию военных целей. Так, уже 29 марта Министр обороны России Сергей Шойгу заявил, что основные усилия его страны будут направлены на захват Донбасского региона. Далее, в мае 2023 г., когда по результатам первого года войны выяснилась недостижимость и этой цели, российская сторона выдвинула ныне актуальный принцип признания Украиной новых территориальных реалий – следование этому propositio prima было объявлено обязательным условием открытия мирных переговоров; кроме того, вплоть до настоящего момента сохранялась непримиримая позиция Кремля относительно североатлантической линии киевского кабинета.

Как видно, политика военных целей России постепенно приводилась в соответствие с обстановкой на поле боя и, таким образом, приобретала целерациональный характер; с другой стороны, успехи российской армии в 2023-2024 гг. позволили Москве сохранить ценностно-рациональные рудименты престижной политики .

Нечто иным путем следовала Украина. На фоне побед, достигнутых в первый месяц войны, ее политическое руководство начало действовать ценностно-рациональным образом. Так, в мае 2022 г. во время выступления на Давосском всемирном экономическом форуме, руководитель офиса Президента Украины Андрей Ермак заявил, что помощь его стране должна была разрешить противоречия между Werte- и Realpolitik. В частности, поддержка сражающейся республики могла послать сигнал потенциальным агрессорам о том, что их экспансионистские действия не окажутся безнаказанными. Тем самым, гранд-стратегический императив сохранения существующего миропорядка тесно связывался с победой Украины. Вместе с тем, условия этой победы требовали достижения pax iusta, основанного на восстановлении территориальной целостности республики и имплементации трехсоставных гарантий безопасности для недопущения повторения российской агрессии.

Позже данные положения стали основой «Украинской Формулы мира»: этот документ был впервые представлен лидерам группы двадцати в ноябре 2022 г. и до недавнего времени он формально определял цели Украины в войне – даже несмотря на тот факт, что к осени 2023 г. страна окончательно потеряла стратегическую инициативу на поле боя. Таким образом, ценностная политика киевского кабинета выступила позитивным полюсом мировой политики: если в начале ХХ в. речь шла о негативных экспансионистских устремлениях, то сейчас – о миротворческих усилиях, направленных на поддержание отошедшего в прошлое миропорядка и обретение справедливого мира.

Несостоятельность такой политики военных целей окончательно выяснилась к началу 2025 г., когда западные союзники Украины начали склоняться к российскому принципу. В частности, Президент Франции Эммануэль Макрон призвал украинское правительство вести discussions réalistes относительно территориальных вопросов; с другой стороны, окружение Президента США Дональда Трампа активно обсуждало вопрос о возможности сохранения за Россией захваченных территорий.

Подобные тенденции знаменуют собою возврат к кабинетному порядку XVIII в., при котором завоевание провинций других государств рассматривается как норма политической жизни .

Интересна в этом смысле взаимосвязь между политикой военных целей и состоянием военной системы российско-украинской войны. Так, гранд-стратегическое стремление Москвы восстановить свой престиж посредством быстрого решения украинского вопроса определило характер ее первоначальных военных усилий: молниеносное занятие столицы неприятеля должно было парализовать его волю к дальнейшему сопротивлению и, таким образом, создать предпосылки для подчинения большей части Украины. Этот широкий проект сокрушения, однако, потерпел крах, что на время внесло элемент неопределенности в российскую стратегию.

С другой стороны, экспансионистские действия России задали рамку гранд-стратегического плана Украины, основанного на принципе полного устранения угрозы со стороны агрессивного соседа. Сообразно этой цели, украинское верховное командование реализовывало комбинированную стратегию: последовательное сокрушение российских вооруженных сил достигалось за счет их предварительного кумулятивного истощения. Подобным образом был обеспечен успех Киевской, Харьковской и Херсонской операций, причем во втором случае особую роль сыграли меры дезинформации противника – таковые гарантировали удар сосредоточенными силами на решительном пункте. Впрочем, кризис этой стратегии наступил летом 2023 г., когда украинское наступление в Северной Таврии разбилось о подготовленную российскую оборону; равным образом не достигли поставленных целей и проводимые осенью десантные операции Украины на Левом берегу Днепра.

И действительно, украинское верховное командование столкнулось с позиционной системой войны, утверждение которой началось еще в первые месяцы противостояния. Именно эта система определяла образ действий полководцев кабинетной эпохи: при наступлении они изыскивали подходящий случай для захвата вражеской провинции, а затем прочно утверждались в ее пределах и использовали контролируемую местность в качестве базы для активных действий против сил неприятеля ; напротив, при обороне военачальники пытались не допустить проникновения врага на территорию своей страны – с этой целью на театре войны происходило занятие и укрепление наиболее важных тактических пунктов, сумма которых составляла собой оборонительную линию, более известную как кордон.

Еще во время Семилетней войны Фридрих и Генрих успешно комбинировали два представленных подхода; однако уже в Баварскую войну австрийский фельдмаршал Франц фон Ласси, следуя осторожному стилю Дауна, предельно развил кордонную систему, что позволило расстроить маневренные комбинации пруссаков . Такая Kordonkrieg второй половины XVIII в. являлась предшественницей Stellungskrieg XX – XXI вв.: во время трех позиционных войн – русско-японской, Первой мировой и российско-украинской – наблюдалось вырождение сокрушающего стратегического маневра до ограниченной позиционной операции, тяготеющей к крепостному сражению . Следует добавить, что подобного рода операции характеризовались стратегической нерезультативностью, поскольку возможность предельно усилить собственные позиции материально-техническими и людскими ресурсами позволяла сторонам противостояния создать прочную систему обороны, способную остановить маневр еще на начальном этапе его развития.

При таких условиях стратегия сокрушения уступала свое место стратегии измора.

Собственно, оборонительные усилия Украины первой половины 2022 г. обеспечили утверждение позиционной системы: уже к середине апреля стабилизированная линия фронта – от Харькова и до Николаева – представляла собой кордон, состоящий из крупных оперативно-стратегических центров сопротивления и связанных с ними опорных пунктов тактического уровня. Этой системе обороны удалось сдержать Изюмский маневр россиян, в результате чего они были вынуждены пересмотреть собственный образ действий. Так произошло изменение объектов российских наступательных операций – ими стали элементы украинского кордона, главным образом пункты Донбасского укрепленного района.

Все это придало вооруженному противостоянию характер кровопролитной и длительной крепостной войны, являющейся важнейшей частью стратегии измора. Последовавшие бои постепенно истощили профессиональную армию России , что позволило Украина провести контрнаступление под Харьковом – операцию, которая подтвердила важность использования укрепленных пунктов для обеспечения маневров полевых армий.

Однако, в первой половине мая 2022 г. россияне перешли к формированию своего кордона на захваченных территориях Юга Украины.

Как результат, через 3 месяца предпринятое украинским командованием Херсонское наступление приобрело черты типичной позиционной операции. Показательно, что ее конечный успех был достигнут благодаря блокаде российской оборонительной системы – именно нарушение коммуникаций заставило Москву принять решение об эвакуации своих войск с правого берега Днепра. Тем не менее, благодаря созданию мощной крепостной зоны в Северной Таврии, россиянам удалось сдержать летнее украинское наступление 2023 г. Тогда верховное командование Украины также столкнулось с характерным вырождением маневра и необходимостью пересматривать объекты своих военных усилий. Фактически киевский кабинет оказался перед дилеммой: сохранение прежних целей войны требовало кардинальных преобразований, способных обеспечить потребности основных оперативных форм позиционной системы; напротив, признание невозможности осуществления этих трансформаций подразумевало коренное изменение политики военных целей.

Выбор в пользу первого варианта означал переход к таким ресурсоемким типам операций как сражение с ограниченной целью и bataille conduite. Гипертрофированная инженерная составляющая двух представленных оперативных форм обязывала украинское верховное командование форсированно нарастить материально-техническую базу своей армии, расширить мобилизацию и изменить подходы к подготовке войск – иначе говоря, перейти к системе тотальной войны. С другой стороны, выбор в пользу второго варианта требовал усиления существующей на Востоке системы обороны и публичного отказа от восстановления территориальной целостности военным путем. Эта значительно более реальная программа обеспечивала подавление воли России к продолжению войны посредством синтеза силы и компромисса – таким образом, киевский кабинет мог избегнуть системного перенапряжения страны, а кроме того, удовлетворить интересы осторожных союзников.

Однако, как показал дальнейший ход событий, киевский кабинет продолжил следовать политике максималистских военных целей, не предпринимая при этом никаких шагов для придания ей сколь-нибудь реальных оснований – напротив, мобилизация и переход к экономике военного времени были со всей очевидностью провалены.

Впрочем, кордонной системой не исчерпываются кабинетные черты российско-украинской войны. Так, комплектование армий столкнувшихся государств происходило способами, типичными для XVIII в. К примеру, Россия активно пополняла свои войска посредством вербовки авантюристов и преступников. Показательно, что за все время войны московский кабинет провел только одну частную мобилизацию – между прочим к этому способу активно обращались в период поздних кабинетных войн второй половины XIX в.

Вообще, отсутствие недостатка в людях позволяло российскому командованию на протяжении длительного времени проводить кровопролитные позиционные операции. При таком порядке, по аналогии с правилами тактики XVIII в., солдат принуждали беспрерывно двигаться к укреплениям противника и постепенно выигрывать пространство определенной крепостной зоны . Соответственно, на губительные штурмы отправлялись новые enfants perdus: первоначально этих людей искушали крупным жалованием или помилованием, а затем, непосредственно на поле боя, заставляли двигаться к украинским позициям под страхом заградительных формирований. В эпоху кабинетных войн функцию последних выполняли флигельманы: размещаясь по флангам своих отделений, они задавали темп и направление движения, а также поддерживали дисциплину среди солдат.

Что же касается Украины, то пополнение ее войск обеспечивалось также за счет добровольной вербовки и «всеобщей мобилизаций». В действительности «всеобщность» оставалась номинальной: к концу 2024 г., по признанию Премьер-министра Украины Дениса Шмыгаля, подавляющее большинство призывных формуляров отправлялось официально нетрудоустроенным и уклонявшимся от уплаты налогов мужчинам – таким образом восторжествовал характерный для XVIII в. принцип пополнения армии формально нетрудовыми частями населения. Кроме того, известным явлением, сопровождающим конскрипцию в Украине, стала enrôle de force, проводимая военными из центров комплектования армии. Как и прусские вербовщики начала XVIII в., они прямо с улицы забирали мужчин в свои учреждения, где насильственно записывали выловленных в рекруты.

На прусский манер процветала и коррупция: хорошо известны случаи, когда вербовщики зарабатывали баснословные суммы, создавая механизмы уклонения военнообязанных от мобилизации . Показательно, что подобные явления имели негативное влияние на внутреннее положение как Пруссии, так и Украины: произошло расстройство хозяйственной жизни двух государств, поскольку рабочая сила начала спасаться от вербовки в другие страны; кроме того, силовое рекрутирование вызывало общественное недовольство и часто приводило к кровопролитию.

Обращает на себя внимание и эпидемия дезертирства, охватившая украинскую армию. Это нехарактерное для двух мировых войн явление было, однако, широко распространено в эпоху кабинетных войн. Причиной тому являлась жизнь солдат постоянных армий XVIII в.: к примеру, по собственному признанию Фридриха, за один день службы его ребята получали больше побоев, чем кусков хлеба . Неудивительно, поэтому, что за все время Семилетней войны из прусской армии дезертировало до 80 000 человек. Французы также столкнулись с этой проблемой и по мнению прогрессивных кругов корнем зла здесь выступала военная система, которая не могла обеспечить ни достаточный уровень мотивации, ни грамотного военного руководства солдатами – вывод, актуальный и для украинской армии. Более того, когда правительство Украины приняло закон о добровольном возвращении дезертиров, оно пошло по тому же пути, что и власти старой Пруссии: последние, сталкиваясь с систематической нехваткой солдат, были вынуждены объявлять General-Pardons, которые гарантировали беглецам помилование и премию в случае добровольного возвращения в полк.

Наконец, способ разделения труда в период российско-украинской войны также тяготел к кабинетным формам. Связанно это главным образом с тем, что ни в Украине, ни в России не наблюдалось полноценного перехода к гарнизонному государству. Московский кабинет ограничился лишь усилением государственного регулирования экономики, тогда как киевский кабинет оставался в критической зависимости от поставок союзной помощи. Более того, в двух государствах произошел возврат к состоянию XVIII в., при котором мирный гражданин должен был исполнять свои профессиональные обязанности и исправно платить налоги, не задаваясь вопросами военной политики их государей – такова была истинная суть выдвинутого украинским правительством принципа «воюй или работай».

Итак, сравнительно-исторический анализ российско-украинской войны позволяет отнести ее к разряду кабинетных войн. Этот порядок вещей не был нарушен даже тотальными рудиментами, присутствие которых, однако, оказало влияние на образ действий политиков столкнувшихся государств. Преимущественно речь идет о киевском кабинете, чьи действия внесли умеренный дисбаланс в тринитарную систему нынешнего конфликта. Связано это было с тем, что после провала Таврического наступления политическое руководство Украины систематически игнорировало природу позиционной войны и продолжало упорствовать в деле достижения заведомо нереализуемой цели – справедливого мира. Последний стал деспотическим императивом, выполнение которого абсурдным образом должно было проходить без учета как собственных ресурсов, так и ресурсов противника. Что интересно, декларируя такую идеологему-цель, киевский кабинет никогда не предпринимал радикальных мер для ее достижения. В этом и состояло двуличие военной политики киевского кабинета – внешне благообразная, она обладала извращенным естеством, чуждым духу военной науки и принципам искусства государственного управления.

Ближайшим результатом такого целеполагания стало появление perpetuum mobile belli: отсутствие прогресса в деле выполнения идеологемы-цели использовалось киевским кабинетом для продолжения войны и получения военной помощи союзников; состояние длительной войны позволяло коррумпированному бюрократическому аппарату наживаться на войне; слабопополняемая армия держала восточный кордон и своими жертвами гарантировала стабильность тыловой жизни; ограниченная мобилизация позволяла правительству дистанцировать значительную часть мирного населения от тягот войны и благодаря этому предотвратить риски, связанные с тотализацией конфликта; наконец пропаганда, проводимая развращенной четвертой властью, обеспечивала создание привлекательной для населения картины истощения противника, а также маргинализировала любые дискуссии о необходимости пересмотра украинской стратегии.

Работа этого механизма лишила войну ее общенационального характера - десолидаризация украинского народа расколола армию и народ. В сущности, состоялось утверждение противоречащего народной войне фридриховского принципа, согласно которому мирный гражданин не должен был замечать, как сражается нация . Неудивительно, что из украинской армии дезертировали десятки тысяч человек: подобно прусскому солдату Ульриху Брекеру, они задавались вопросом «was gehen mich eure Kriege an?» и, не найдя на него сколь-нибудь удовлетворительного ответа, спасались бегством от солдатчины.

Кроме того, по завершении Таврического наступления Украина оказалась в том же положении, что и Германская империя после остановки Верденской операции: военные усилия киевского кабинета перестали соответствовать как стратегии измора, так и стратегии сокрушения, но представляли собой совокупность временных и бессвязных решений. Это был классический пример stratégie de casse-cou, при которой вместо подчинения законам вероятности украинское верховное командование давало волю своей фантазии и азарту . Здесь легко обнаруживаются черты стиля военного руководства Гитлера – вера во всесилие собственной воли, отсутствие чувства меры, а также отказ от трезвой оценки обстановки; стремление удержать любой ценой территории; тяга к численному превосходству, выражавшаяся в создании новых формирований за счет пополнения существующих; увлеченность новыми типами вооружений и вера в их способность изменить ход войны; наконец отказ от принятия целесообразных, но непопулярных решений, которые могли пошатнуть престиж власти.

Известным примером такой стратегии стала высадка в Крынках октября 2023 г. Даже несмотря на ряд публикаций, посвященных проблемам установления позиционной войны, киевский кабинет решил провести десантную операцию, которая закономерным образом повторила печальный опыт Галлиполи 1915 г. Показательно и другое: через несколько недель после высадки главнокомандующий украинскими вооруженными силами генерал Валерий Залужный опубликовал собственную статью о рецидиве guerre de tranchées, что было воспринято политическим руководством республики как открытое нарушение служебной иерархии. В действительности генерал выступил с публичным определением природы войны и, подчеркивая недопустимость затяжки противостояния, деликатно поставил вопрос о пересмотре военных целей.

Впрочем, киевский кабинет не смог пересилить свою жажду победы, поэтому предпочел избавиться от генерала и продолжить прежнюю игру. Как результат, последовала Курская авантюра августа 2024 г.: типичная кабинетная операция, имевшая своей целью захват вражеской территории для ее последующего обмена; тем не менее, по аналогии с гитлеровскими планами июля 1943 г., психологический эффект таких ограниченных действий должен был засвидетельствовать силу Украины и поднять моральный дух ее населения.

Однако подобное тактическое решение не изменило ход войны, но лишь усилило разногласия с осторожными союзниками, которые явно искали дипломатического решения конфликта.

Собственно, амбиции украинского верховного командования втягивали Украину в затяжную войну на измор, во время которой систематические прямые действия России не просто истощали украинскую армию, но оказывали непрямое деструктивное воздействие на внутреннее состояние Украины. И действительно, по мере развития конфликта перед киевским кабинетом возникали все новые вызовы, ответить на которые он оказывался не в состоянии – главным образом по причине своей интеллектуальной бедности и отсутствия воли к целерациональному типу действия. Как результат, кремлевская стратегия кумулятивного истощения органически сочеталась с авантюристической стратегией киевского кабинета. Что немаловажно, эффект такого синтеза был усилен непрямыми действиями коррумпированной украинской бюрократии, которая подрывала боеспособность своей страны.

Все это было грубым нарушением принципов истощения противника, приверженность которым старательно декларировал киевский кабинет: стратегия измора требует тщательного учета возможных убытков и потерь как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе, однако такому калькулятивному подходу не суждено было утвердиться в Украине.

Со всей очевидностью, остановить эту лишенную стратегического смысла позиционную войну суждено новой Администрации США. Подход вашингтонского кабинета основан на прагматизме кабинетной дипломатии XVIII в. и решительности рузвельтовской «большой дубинки» начала XX в. – соответственно, американские усилия направлены на восстановление эквилибриума тринитарной системы. Достижение такового состояния происходит за счет удаления рудиментов престижной политики, носителями которых являются кабинеты столкнувшихся государств. Более конкретно, это требует от каждой из сторон противостояния признания силы противника и подчинения порядку этой войны.

Подобной способностью обладали государственные деятели кабинетной эпохи, в частности Фридрих: познав вкус побед и горечь поражений, он отлично понимал, что соблюдение raison d’etat требует усмирения скрытых инстинктов и подчинения законам вероятностей . Во время войны за Баварское наследство прусский король сохранил верность данному принципу: оценив внешнеполитические риски и перспективы позиционного противостояния, он инициировал открытие мирных переговоров, которые завершились подписанием Тешенского договора. Противоположный пример дают неумеренные милитаристы первой половины ХХ в.: когда во время Первой мировой войны обстановка начала складываться против Германии, Людендорф не нашел в себе моральных сил для признания надвигающегося поражения и необходимости заключения Verständigungsfrieden – так честолюбие генерал-квартирмейстера привело германский народ к Версальскому диктату.

В этом смысле нужно признать, что характер политической цели имеет решающее влияние на ведение войны и послевоенные перспективы . Соответственно, формулирование propositum belli обязывает государственного деятеля следовать целерациональному образу действия. Речь главным образом идет об умении определять сущность начатой войны для выяснения границ возможного и необходимого в конкретный военно-исторический момент ; способности соизмерять планы кампаний с имеющимися средствами; наконец готовности корректировать цели и выводить свою страну из бесперспективного конфликта. Все это главнейшие компетенции профессионального политика, который подавляет стремление к престижу и концентрирует силу своего ума на составлении стратегических комбинаций . Степень проработанности последних определяет значительность достигнутых побед и понесенных поражений.

В целом, опыт кабинетных конфликтов XVIII – XIX вв. может стать ключом к понимаю современной военной политики. Итоги двух тотальных войн ХХ в. привели государственных деятелей мировых держав к осознанию того, насколько опасным может быть прямое столкновение для основ цивилизованной жизни. Как результат, наметилась тенденция к перенесению военных действий на территории периферийных государств, что ознаменовало собою рождение новой кабинетной эпохи. Собственно, периферия выступила наследницей тех приграничных провинций, в пределах которых оперировали армии XVIII в.; герилья стала логическим развитием малых войн; наконец, вооруженные интервенции продолжили линию ограниченных европейских и колониальных конфликтов XVIII – XIX вв.

С точки зрения такой перспективы, российско-украинское противостояние начала XXI в. пережило действительно показательную эволюцию: сперва Кремль вел торговые войны против молодой республики и занимался созданием в ней прочной пророссийской партии; когда же во время последней революции российское влияние пошатнулось, Москва аннексировала Крымский полуостров, перешла к малой войне на Донбассе, а затем провела ограниченную интервенцию; наконец, три года назад открытая сила Кремля против ненавистного ему киевского кабинета стремительно преобразилась в масштабную войну, которая, однако, сохранила свой ограниченный характер.

Ныне же наступил период интенсивной дипломатической игры, представляющей собой неотъемлемую часть военного процесса.

Завершая аналогию между Украиной и Речью Посполитой, можно лишь перефразировать слова генерала Шарля Дюмурье, некогда отправленного на помощь Барской конфедерации: только дипломатия держав-заступниц может инициировать процесс освобождения украинцев от рабства идеологемы-цели, порожденной недостойными нравами, продажностью и разгулом всех тех, кто управлял народом молодой республики. Только просвещение спасет Украину от польского синдрома XVIII в. и поможет ей справиться с вызовами новой кабинетной эпохи.