Соня Кошкина: «Я прохожу туда, куда большинству журналистов доступ намертво закрыт. Это моя фишка»

Соней Кошкиной она стала в 19 лет.

Фамилию придумала — чтобы не ассоциировалась с конкретным человеком.

А имя — «мама знала, что у нее будет дочка Соня.

И в тот момент, когда я стала Соней, моя жизнь развернулась на 180 градусов», — делится наша собеседница.

А до той поры ее знали как Ксению Василенко — так при рождении записал девочку отец Никита Кимович Василенко — журналист, преподаватель и писатель.

Сегодня же, когда студенты в университете говорят: «Ксения Никитична», она не сразу понимает, к кому они обращаются: «Я чувствую себя Соней».

Профессию Ксения выбрала еще в детстве.

В 13 лет пришла в Киевскую школу юнкоров, в четырнадцать — начала печататься, в пятнадцать — полноценно работать.

А еще через год стала… членом Київської спілки журналістів.

Поначалу сотрудничала со студенческой газетой, которой владел отец, а между окончанием школы и поступлением в университет — с деловым изданием-франшизой.

В задачи юной сотрудницы входило переводить английский материал на русский язык и адаптировать его под журналистские тексты.

«Как сейчас помню, что за вкладку платили 150 долларов — дикие деньги на то время.

А для девочки 16 лет вообще — безумно дикие».

Любимыми темами начинающей журналистки были… рынок лакокрасочных и рынок труб Украины.

Ксения вспоминает, что в то время, как сокурсники интересовались популярными темами в журналистике — музыкой, культурой, кино, она покупала газету «Киевский телеграф», буквально заучивала статьи на память и запоем читала предвыборные брошюры.

Она никогда не сомневалась, что будет заниматься политической журналистикой.

«В политике я была одна ужаленная… И честно, не знаю, откуда это у меня взялось».

Внештатным автором на постоянной основе Ксения Василенко работала в журнале «Політика і культура», когда его возглавлял Игорь Юрченко.

«Журнал выходил каждую неделю.

И в месяц у меня по 2-3 публикации было.

Это мне 16-17.

“ПіК” платил хорошие гонорары.

Когда Андрей Клюев, еще до смерти Зиновия Кулика, хотел купить журнал, в коллективе шутили: в случае покупки издание “переименуется” в “Пацани і Клюєв”».

В 17 лет Ксения Василенко стала парламентским корреспондентом газеты «День».

«Хорошо помню, что одно из первых моих интервью в стенах парламента состоялось с Дмитрием Табачником.

И когда он меня спросил: “А что вы заканчивали?”, я гордо сказала: “Школу!”».

Журналистка рассказывает, что старалась не выглядеть на свой возраст, приписывая себе два-три года.

Но все равно сталкивалась с проявлениями «харассмента по возрастному признаку» — эйджизмом.

Например, «Валерий Павлович Пустовойтенко мог спросить: “Девочка, а сколько тебе лет?” — это дословно».

@video=//www

Соня Кошкина: «Мотивация для корреспондента — оказываться там, где тебя не ждут».

Почти эксклюзивной зоной ответственности журналистки в «Дне» с 2003 года (поры предвыборных съездов разных партий) стала Партия регионов.

«Так вышло, что я всех-всех знала с того момента.

Со всеми познакомилась, со всеми вошла в какую-то коммуникацию».

Поэтому когда ЦИК объявила результаты второго тура президентских выборов 2004 года, Ксения поехала не на «оранжевый» Майдан, а в кинотеатр «Звездный» — партийный штаб регионалов.

Именно там, по ее мнению, должно было начаться самое интересное.

«Мотивация для всех корреспондентов — оказываться там, где тебя не ждут.

А если тебя не ждут, то это всегда залог чего-то интересного».

Осенью 2005 года Ксения Василенко пришла работать в интернет-издание «Обозреватель».

Здесь с легкой руки главного редактора Олега Медведева и появился псевдоним «Соня Кошкина», так как еще полгода журналистка параллельно печаталась в газете «День».

Именно в «Обозе» Соня Кошкина — как журналист и как редактор — принимала первые самостоятельные решения.

Потому что Олег Медведев вскоре ушел из издания — ради сотрудничества с партией «Батьківщина», и долгие несколько лет редакция работала без главного редактора.

А «редактор нужен и редактор важен.

Особенно когда тебе 20 с чем-то».

В итоге опыт «Обозревателя» оказался стартовой площадкой.

«Я была не готова на тот момент.

И это был серьезный вызов.

Хотя, конечно, со временем все получилось, как мне кажется».

С июня 2009 года Соня Кошкина — шеф-редактор интернет-издания «Левый берег» (LB.

ua) — медиапроекта Института Горшенина.

Почти десять лет они с главным редактором LB.

ua Олегом Базаром работают в тандеме.

Два года — с июня 2015-го по август 2017-го — журналистка вела программу «Левый берег с Соней Кошкиной» на телеканале «24».

Текстовые версии эфиров публиковались на LB.

ua в формате спецтемы и отдельной рубрики «Постскриптум».

Работа в кадре полюбилась Соне настолько, что в июле 2018-го она запустила ютуб-канал Kishki.

Na — программу авторских интервью.

В феврале 2015 года вышла в свет книга Сони Кошкиной «Майдан.

Нерассказанная история», посвященная событиям Евромайдана 2013-2014 годов.

Подзаголовок книги — «главное расследование событий Революции».

Журналистка рассказала, какие решения принимались конкретными представителями власти и оппозиции в месяцы, ставшие для Украины поворотными.

По окончании Института журналистики КНУ имени Шевченко Соня Кошкина училась в аспирантуре в Одесской юридической академии.

А сегодня пишет научную работу по политической лингвистике в университете «Тор Вергата» в Риме и при этом преподает в родном Институте журналистики в Киеве.

«Не писать — все равно что не дышать, не двигаться.

Пожалуй, это даже физически больно».

Участница спецпроекта «Журналистика независимой Украины: первые 25 лет» не раз призналась в любви профессии.

Что стоит за этой любовью, болью, ответственностью — в интервью журналистки и шеф-редактора LB.

ua Сони Кошкиной «Детектору медиа».

— Соня, цитирую вас и Петра Порошенко:.

– Петр Алексеевич (в ночь второго тура выборов.

— Ред.), Гройсман и Луценко остаются на должностях.

Они — предатели?.

– Соня!.

Вони — члени моєї команди.

Этот блиц, как мне кажется, облетел многие украинские СМИ.

Почему вы — как журналист — в момент объявления результатов экзитпола второго тура предпочли находиться именно в штабе Порошенко?.

— Люблю нестандартные шаги.

Так, результаты первого тура я встречала в кабинете Арсена Авакова.

Понимала: мало кто из числа моих коллег может туда попасть, однако много кто — конкретно в этот момент — хотел бы там оказаться.

После — поехала подменять своих ребят по другим штабам.

Уже много лет я — играющий тренер: работаю как редактор и при этом сама бегаю, собираю информацию, пишу.

Что до второго тура, для меня результат его был понятен — вплоть до цифр — за несколько недель.

У Порошенко шансов не было.

И он сам в этом виноват.

Несмотря на все свои евроинтеграционные заслуги, успех Томоса, прочие позитивы, делал много того, что президент делать не должен.

Не имеет права.

В публичной плоскости о его «добрых делах» известно не так-то много, а вот когда наблюдаешь с близкого расстояния… Правду говорят: знания множат скорби.

Собственно, я ему это — что шансов нет — год назад в лицо говорила, за что порохоботы фейсбук-анафеме меня предавали, всячески клеймили.

Поэтому в ночь второго тура штаб Порошенко был особенно интересен: явкой-неявкой прежних соратников, реакцией команды, его самого.

Как и ожидалось, большинство «соратничков» будто ветром сдуло: ни тебе Гройсмана, ни Кличко, ни Парубия, один Сергей Березенко приехал.

Собственно, репортаж из штаба в ту ночь делала моя коллега из «Левого берега», я сама просто наблюдала, плюс делала заметки в Telegram и Facebook.

— Вадим Омельченко, президент Института Горшенина, чьим проектом является «Левый берег», упоминая о вашем псевдониме, о ваших «кошачьих коготках», которые на себе чувствовали многие украинские политики, сказал: «Удивительно, что, зная бескомпромиссность журналистки, число желающих дать ей интервью не уменьшается.

Очевидно, потому что в этом случае резонанс гарантирован, а сам факт интереса Сони Кошкиной к тому или иному политику указывает на значимость последнего».

Когда вы это почувствовали, осознали впервые?.

— В 2002 году я в школе висела на доске почета — «Ними пишається 98 школа Дніпровського району».

А пишалась вона мною у зв’язку з тим, що я стала членом Київської спілки журналістів (Київської міської організації НСЖУ.

— Ред.).

Было мне 16 лет.

Честно, не понимаю, как меня приняли в таком возрасте, но вот факт.

Спілку возглавлял замечательнейший Игорь Заседа, ныне покойный, к сожалению.

Они выпускали альманах в виде книги «Київський журналіст», куда входили интервью с известными журналистами.

И мне дали задание — записать разговор с Александром Ефимовичем Швецом.

В то время Швец для меня был подобен небожителю — целый редактор газеты «Факты».

Я и сегодня очень его уважаю и все не могу привыкнуть, что мы общаемся — с его подачи — на «ты».

Так вот.

В ходе интервью был у меня вопрос: «Как вы задумывались о журналисткой профессии, как вы к ней готовились?».

Не дословно, но суть такая.

Ответ Александра Ефимовича: «Я обучался в интернате.

В 1967 году вышел в прокат двухсерийный советский фильм “Журналист” с главным героем журналистом.

И запомнился мне кадр: вот он стоит на холме, у его ног простирается ночной город — весь в огнях.

При этом одет он в кожаный плащ на какой-то невероятной атласной подкладке — по меркам 1967 года ничего круче быть не может.

Такая красивая жизнь, кажущаяся совершенно недоступной.

А когда он звонил кому-то по редакционному заданию и говорил: “Здравствуйте, я такой-то из такой-то газеты”, человек по ту сторону провода буквально становился по стойке смирно.

Словом, увидел фильм и влюбился — в образ, в профессию.

Понял, что в будущем хочу стать журналистом».

По словам Александра Ефимовича — насколько я их помню — в конце 80-х в Киеве было два крупных, конкурирующих между собой издания.

Он работал в одном из них и когда звонил кому-то по редакционному заданию, представлялся, называя свое издание, человек по ту сторону провода… Правильно, становился «по стойке смирно».

Таков у издания был авторитет.

… Вы спрашиваете, когда я почувствовала? Работая в «Дне», это 2002–2005-й.

Название твоего СМИ производило на собеседников магическое действие.

Еще бы, газета «День»! И не важно, что мне — корреспонденту отдела внутренней политики — тогда еле-еле 18 исполнилось.

Если исполнилось, сейчас помесячную свою биографию того периода уже не вспомню.

С осени 2005-го я начала публиковаться на «Обозревателе».

Тогда, кстати, появился псевдоним Соня Кошкина.

Думала: на период «совместительства» — пока еще есть контракт в газете, но уже пробую себя здесь.

Но судьба распорядилась иначе и сейчас на свое настоящее, паспортное имя я не сразу и откликаюсь — не понимаю, к кому обращаются.

Кроме шуток.

Даже студентов (в сентябре будет то ли пятый, то ли четвертый год, как я преподаю в родном Институте журналистике КНУ имени Шевченко) своих прошу не говорить «Ксения Никитична» — не «клеится» оно ко мне и все.

В 2005-м интернет еще не был в фаворе, как сейчас.

И когда ты обращался к кому-то из политиков насчет интервью, они сразу переспрашивали: «А для газеты или для интернета?».

Если говорил, что для интернета — разочаровывались.

Потому что с газетой поговорил, а потом выходит номер — там текст, фотка твоя, ты берешь это в руки, кайфуешь.

А что интернет? Его не «пощупаешь» — такой тогда подход был.

Но — к моменту «Обоза» — я уже «пообтерлась» в парламенте — меня знали.

Знали, что я свою работу делаю качественно и потому «переход» произошел относительно легко.

Роль играло уже не издание, но мое имя.

Так и пошло.

Дальше — по возрастающей.

Сейчас, конечно, когда звонишь кому-то впервые, достаточно просто сказать: «Здравствуйте.

Я — Соня».

Без уточнений, Соня-то одна, понятно какая.

Тщеславием я не страдаю, но в такие моменты всегда вспоминаю ту историю от Александра Ефимовича с доброй улыбкой.

— Так в какой момент все-таки вы почувствовали свой вес?.

— Конкретного не было.

Просто пришло осознание — вот сейчас ни секунды не пафосно говорю — ответственности.

Ни тщеславия, ни гордыни — именно ответственности.

— Однажды на лекции для студентов УКУ вы сказали, что журналист должен много читать на том языке, на котором он пишет.

«Без этого нельзя стать не только хорошим журналистом, а даже просто грамотным человеком… Если вы пишете по-русски, вы обязаны знать всего Чехова.

Знать — не значит помнить даты произведений, но понимать, как он строил фразы, каким был стиль его письма».

И на каждый журналистский навык вы рекомендуете пропущенного через себя автора.

Много ли вы знаете журналистов с таким же серьезным подходом к профессии? Может, это излишне сегодня?.

— Нет, я не считаю, что это излишне.

Думаю, когда человек пишет — образно говоря — «корова» с буквой «а», ему нечего делать не только в журналистике, но даже в Инстаграмме.

Хотя там таких много, конечно.

Причем эти люди неплохо зарабатывают.

Что ж, тоже вариант, но явно не мой и не того, кто мечтает о «большой журналистике».

Если говорить о разнице между блогерами и журналистами, то журналист — это человек, который несет ответственность за написанное и сделанное.

Блогер — птица вольная, тут об ответственности — ни за форму, ни за смысл — речь вести не приходится.

Еще раз.

Мое мнение: языком, на котором пишешь, ты обязан владеть в совершенстве.

И тут не только и не столько грамматика, но и метафоры, образы, ассоциативный ряд и т.

Откуда взять словарный запас? Только из книг, по-другому не бывает.

Чем больше их будет, тем лучше.

Желательно также, чтобы на нескольких языках.

Я в совершенстве владею английским и итальянским (в последнее время итальянский даже вытеснил английский, если честно), причем второй выучила несколько лет назад за три недели.

Да, базово, но это не есть преувеличение — трех недель в языковой школе вполне хватило.

Немецкий и французский у меня весьма слабые, однако «скелет» имеется и, в случае необходимости, «мышцы» можно дорастить.

Ну, русский и украинский — по умолчанию, разумеется.

Так что в моем понимании все однозначно: если человек работает со словом, должен владеть им безукоризненно.

Без скидок и компромиссов.

Своим студентам я всегда рассказываю две истории.

Первая — от Максима Горького, к которому пришел молодой писатель и попросил: посмотрите, мол, мои сочинения.

Горький почитал, а когда начинающий автор вернулся за ответом, предложил: «Молодой человек, проведем маленький эксперимент».

Достает из кармана монету и бросает ее на стол: «Что сейчас произошло?».

В ответ слышит: «Ну, монета упала».

«Какая монета? Как она упала?» — молодой писатель откровенно теряется.

Мастер: «Пятак упал, звеня и подпрыгивая».

И действительно: монета имеет номинал, это — пятак и он не шлепнулся просто плашмя, какое-то время крутился по поверхности стола, подпрыгивал, звякал и т.

Тот, кто работает со словом, обязан подмечать подобное.

Через эти маленькие детали ты даешь читателю ощущение происходящего.

«Репортаж — это спектакль на бумаге», — как любит говорить мой папа.

Мне кажется, через такие нюансы человек действительно может познавать суть журналистики и передавать ее читателю.

Вторая история — о книге Паустовского «Золотая Роза».

Она отвечает на вопросы о том, где брать сюжет, искать героя, как — с технической точки зрения — писать, выбирать заголовок, не «тупить» над чистым листом бумаги и т.

Да, эти вопросы озвучиваются с точки зрения писательского труда, но и к журналистскому — найденные Паустовским «ключики» — вполне применимы.

Студентов я прошу ее читать в обязательном порядке.

Вот просто в обязательном.

Естественно, добровольно народ читать не торопится.

Окей, обещаю 10–12 баллов за очень простую штуку — читательский дневник.

Причем не нужно конспектировать все, прошу просто выписать цитаты, зацепившие конкретно вас и мочь потом объяснить, почему именно эти фразы выделили.

Буквально через неделю ребята вопрошают: «Что же вы раньше молчали!? Это же т-а-к-а-я книга!».

Собственно — добавлю от себя — как и весь Паустовский.

Единожды на него «подсядь», потом не «слезешь» — высшая форма работы со словом.

И очень простая при этом.

… Если ты пишешь по-украински, читай Панаса Мирного, Нечуя-Левицкого, Лесю Украинку — кого угодно, только читай.

Если же ты косноязычен и не способен адекватно выразить свою мысль, то в журналистике тебе делать нечего.

— Достоверность.

Я хорошо помню историю с гибелью Игоря Еремеева (украинский бизнесмен и политический деятель.

Основатель группы «Континиум», миллионер.

Народный депутат Верховной Рады IV, VII и VIII созывов.

Руководитель депутатской группы «Воля народа».

26 июля 2015 года получил серьезную травму головы в результате падения с лошади во время конной прогулки, впал в кому и был госпитализирован в Украине.

Позже его отправили на лечение в одну из швейцарских клиник в Цюрихе.

Скончался 13 августа 2015 года.

— Ред.).

Это было 12 августа 2015 года.

Первым инфу дал телеканал «1+1» (естественно, конкуренция Еремеев — Коломойский), с их подачи и другие СМИ сообщили о том, что «сегодня вечером Игорь Еремеев скончался в Цюрихе, Швейцария».

Я эту новость увидела через несколько часов после того, как общалась с человеком, собиравшимся как раз в Цюрих — поддержать Игоря (несмотря на то, что он был в коме) и его семью.

Причем увидела — со ссылкой то ли на «ТСН», то ли на «УП» — у себя на сайте.

Честно говоря: в ту первую минуту необходимость перепроверить мне в голову не пришла.

Соответственно, товарищу своему — который в Цюрих собирался — пишу смс с соболезнованиями: «Пусть твой друг покоится с миром» и т.

Он перезванивает через минуту и едва ли не матом орет: «Да живой он, живой! Откуда вы, журналисты, взяли противоположное? Я стою рядом и держу его за руку — он жив.

Да, он очень плох.

И дотянет максимум до утра.

Но сейчас-то он жив!».

И вот представьте себе мое положение: у меня на сайте стоит новость о кончине Еремеева, при этом я точно понимаю, что мой собеседник не врет.

Ни два, ни три — один! Следовательно, я не могу снять новость о смерти, написав, что он жив, хотя и точно понимаю, что дело обстоит именно так.

Как быть? Ну, стала искать — по своим каналам — руководство этой клиники, медиков, говорила с другими людьми из очень близкого окружения Еремеева.

Только потом — десять раз во всем убедившись — обновила сайт.

Обновив, написала в личку коллегам-редакторам, у которых это крутилось.

И вот один редактор мне отвечает: «Нет, мы не проверяли, но на заправках WOG уже приспущены флаги.

Разве ж это не подтверждение?».

Офигеть, думаю, «подтверждение».

А второй меня вовсе наповал сразил, говорит: «Слушай, он до утра все равно умрет — это все понимают.

А новость у нас уже висит.

Так пусть повисит, чего ж».

Параллельно меня в сети все троллили: «танцы на костях» и т.

Еремеев умер на следующий день, рано утром.

И только тогда на Lb.

ua появилась новость о его кончине.

Весьма похожее было со смертью Виктора Януковича-младшего или Ирины Бережной.

Так вышло, что я сообщала об этом первая.

Тщательно, очень тщательно все проверяя.

И поэтому сегодня, когда слышу истории в духе «Виктор Викторович сделал пластику и “нашелся” в Аргентине», даже не реагирую.

@video=//www

Соня Кошкина: «Моя задача — разобраться в подводных течениях».

Нескромно повторять за Юлией Владимировной, но повторю — у меня тоже так.

Что касается неожиданного, такого не было.

Неожиданному ты как раз и не поверишь и вообще не будешь с ним связываться.

Когда к тебе вдруг приходит человек, с которым ты особо не общаешься, и начинает фонтанировать «инсайдами», доверия к нему априори быть не может.

Начинать проверку информации необходимо с понимания того, что собеседнику, как минимум, нет смысла врать тебе.

Но даже это отнюдь не означает, что он говорит правду.

Может говорить неполную правду или врать неосознанно — вполне.

Твоя задача — фильтровать информацию.

Это занимает много времени и требует много усилий.

— Сколько процентов важной, интересной информации, о которой вы знаете, что это на 100 % правда, находится в подводной части айсберга?.

— В моем случае — бóльшая часть.

Мне не очень интересно происходящее на поверхности.

Поверхность — следствие подводных течений.

Моя задача — разобраться в них, ну и максимально — в той или иной форме — донести до читателей.

— Как часто информация может так и остаться при вас? Или вы ищете любой способ придать ее гласности?.

— По-разному бывает.

Если, например, сведения касаются жизни или здоровья человека, несут потенциальную угрозу его или его семьи безопасности, ты сто раз подумаешь, конечно.

Или вот случается такое, что информация сама по себе интересна, но не ко времени.

Не то чтобы мне страшно или я не хочу ее сейчас обнародовать.

Просто сейчас, повторяю, не ко времени.

Тогда как в других обстоятельствах, позже станет «ложкой к обеду».

Важный закон: все, что ты знаешь, все, что ты нашел, подготовил, проверил, рано или поздно пригодится.

Ничто не пропадет зря.

Важно лишь все системно фиксировать, записывать и — в нужный момент — извлекать.

— Насколько вам просто узнать информацию? О вас пишут, что вы можете многим политикам хоть среди ночи прислать эсэмэску или позвонить...

— Могу ли я кому угодно позвонить хоть среди ночи и — что важно — получить адекватный ответ? Могу.

Но — и люди это знают — никогда подобной возможностью не злоупотребляла и злоупотреблять не стану.

Если только речь не идет о жизни и смерти.

Если, например, фотокорреспондент LB.

ua Максим Левин застрял в Иловайском котле или его пытаются взять в заложники в Донецке в мае 2014-го, то меня ничего не остановит.

Ни время суток, ни ранги, ни обстоятельства.

Совсем ничего.

Или если в девять утра воскресенья я узнаю, что Янукович-младший утонул в Байкале, а человек, который может мне помочь уточнить детали, сейчас находится — я понимаю это совершенно точно, воскресенье же — на службе в церкви.

Логично, звук в телефоне у него выключен.

Значит, что? Значит, я буду названивать ему до тех пор, пока он — по количеству моих вызовов — не поймет, что произошло нечто экстраординарное и нужно, наверное, выйти, чтобы перенабрать меня.

Разумеется, такие случаи — из ряда вон выходящее.

В обычной жизни своими возможностями я не злоупотребляю, вероятно, поэтому они у меня и существуют.

Я не буду беспокоить Бога по мелочам.

— О ком из известных людей в политике и не только, благодаря вашему присутствию в политическом закулисье, вы думаете вопреки общественному мнению? Например, я читала, что вы очень уважительно относитесь к Сергею Кивалову, которого в СМИ называют «судебным куратором Януковича»...

— Есть такие люди, да.

Причем немало.

Жизнь — штука сложная, отнюдь не черно-белая, как удобно думать многим фейсбучникам.

Я вообще против деления на «черное» и «белое».

Более того, с юности выучила правило: судить о человеке, основываясь исключительно на собственных выводах, ни в коем случае не на том, что о нем кто-то написал в гугле.

Что до Сергея Васильевича, то да, я действительно очень уважаю его за то, какого уровня вуз он создал в Одессе.

Я сама училась в Одесской юракадемии (веселая история.

По окончании ИЖ мне хотелось изучать философию и — посредством сарафанного радио — удалось узнать о завкафедры философии ОНЮА Алексее Ивакине.

Этот человек — философ и педагог от Бога, очень мудрый и светлый, к нему на лекции приезжали со всей Украины.

И вот мне посчастливилось к нему попасть.

Правда — уже по ходу пьесы — выяснилось, что кафедра называется «философии права», то есть, право тоже придется учить — вуз же юридический, как-никак, но это меня уже не смущало) и точно знаю, как там все устроено изнутри.

Это вуз высочайшего класса, за что Сергею Васильевичу низкий поклон.

Это чистая правда.

Возможно, есть вопросы по его политической деятельности, но вот по ОНЮА из песни слов не выкинешь.

— Есть ли что-то, чего вы не умеете в профессии?.

— Да! Социальная журналистика.

Умеющей говорить с простыми людьми.

Так, что читаешь потом ее текст и плачешь.

Меня часто спрашивают: «А как вы с политиками разговариваете?».

Да запросто! Что тут мудреного-то? А вот с простыми людьми, к общению с журналистами не привыкшими, ты поди, поговори.

Чтобы искренне, проникновенно — тем более.

— К чему мы пришли почти за 28 уже лет независимости Украины? Как вы считаете, есть ли журналистика в Украине?.

— Конечно, есть.

Журналистика есть, была и будет всегда — это факт.

Она просто видоизменяется очень сильно.

Журналистика, в которой стартовала я в начале 2000-х; та, что есть сейчас, и журналистика, которая будет через 20 лет, — совершенно разные категории.

Мне кажется, эту профессию надо очень сильно любить.

Любить безусловно.

Пока ты ею горишь, все будет получаться.

Если речь о журналистике политической, конечно, за годы вырабатывается иммунитет и ко лжи, и к позерству со стороны политиков.

Справляться с этим довольно тяжело.

Но покамест эти «светлые» персонажи тебя не слишком раздражают; покамест ты осознаешь, что твой труд важен и полезен для простых людей, — дерзай.

Как только начинаешь испытывать дискомфорт, с профессией следует прощаться.

— Игорь Померанцев, участник нашего проекта, говорил: «Украинская журналистика не смогла повлиять даже на дело Гонгадзе — нашего убитого коллеги.

Мы так и не смогли докопаться до истины.

Почему? Потому что в стране существует глубокая дисфункция — как бы парламент, как бы демократия, как бы журналистика».

Если с такой точки зрения посмотреть на журналистику в Украине?.

— Я — оптимист, возможно — в силу возраста.

Оптимист во всем, что касается демократических процессов в Украине в целом и в журналистике в частности.

Конечно, если бы а) нормально работал рынок; б) было бы повеселее в плане подготовки кадров, проблем в профессии было бы меньше.

Вместе с тем я считаю, что за 28 лет произошло гораздо больше позитивного, чем могло бы.

Да, можно посыпать голову пеплом; сокрушаться относительно того, что уходят в прошлое какие-то стандарты, но я не вижу в этом ничего плохого, ведь их место занимают новые формы — ютуб-каналы, блоги, интернет-платформы.

Ни в коей мере не имею в виду конкретно Игоря Померанцева, но скорее вопрос в том, что те, кто привык работать в старых форматах, не очень хотят адаптироваться к новым.

Тут ведь и время, и немалые усилия.

Логично, им проще говорить про «все пропало».

Но жизнь не стоит на месте — будет новое и по-другому.

И это здорово, очень здорово.

— Какие, на ваш взгляд, газеты, журналы, радио- и телеканалы, онлайн-издания определяли на разных этапах будущее журналистики в Украине? Была ли у первых независимых украинских СМИ альтернатива?.

— Так, давайте по порядку.

Я активно работаю с 2002 года.

Все, что «до» мне оценивать сложно — знаю благодаря гуглу, а гугл — как я сказала — не является для меня образующим фактором.

Относительно того, что «после»… С электоральной точки зрения, наиболее влиятельным СМИ в Украине остается телевизор.

Нравится нам это или нет — факт.

Телевидение сегодня работает вне рыночных, вне экономических условий.

То есть это — датируемые проекты.

Кто бы что не рассказывал об окупаемости каналов — полная ерунда.

Вновь созданные, либо продадут спустя какое-то время, либо же будут использовать как инструмент электоральной и не только электоральной борьбы.

На это они и «зашиты», рассчитаны.

Именно поэтому есть проблемы с институциализацией медиа.

Например, в любых СМИ — и в теле-, и в радио-, и в газетах, и в интернете — время от времени гуляет идея о платной подписке.

Но пока она не может быть реализована в украинских условиях ввиду специфики рынка.

Что до телевидения, то, безусловно, с годами его влияние будет снижаться.

Покамест высокий уровень этого влияния обусловлен технологическими причинами, а отнюдь не тем, что телевидение, скажем, более качественно доносит информацию.

Глобальная проблема в том, что основная масса избирателей — люди старшего возраста, которые не всегда, но достаточно часто мыслят инерционно и не любят брать ответственность за свой выбор.

Следовательно, сделав выбор, они практически сразу начинают о нем жалеть.

Поддавать обструкции избранного, говорить, что рассчитывали совсем не на это и т.

— После нынешней президентской кампании гендиректор «1+1 медиа» Александр Ткаченко, в частности, сказал: «Наверное, эта и последующая парламентская кампания — последние, когда ТВ играло все еще большую роль.

Дальше влияние традиционных медиа будет только падать».

Другие коллеги говорят, что очень скоро мы будем получать информацию виртуально, через виртуальные шлемы.

— Это говорят коллеги, которые работают и живут в крупных городах.

В селах, извините, по-прежнему активно используется радиоточка, которую в советское время называли «брехунець».

Перед выборами я посмотрела социологию по количеству этих радиоточек в селах — больше 30 %.

Это очень, очень много.

Моя любимая «рубрика», когда человек прочитает, простите, откровенную фигню, и спрашивает: «А что ты об этом думаешь?».

На вопрос о том, где ты это прочел, отвечает: «В фейсбуке» — «Ты саму новость читал?» — «Нет, я видел заголовок».

Идиот, говорю, возьми и открой новость, ты же в первом абзаце увидишь ссылку на сайт «Срочно.

юа», «Сенсация.

юа» — условно говоря.

И в заголовке будет написано либо «шок», либо «сенсация», либо «Украину взорвало это сообщение», двоеточие и дальше по тексту.

Говорю: «У тебя, сорокалетнего мужчины, голова на плечах есть? Ты руки перед едой моешь? А почему же ты не соблюдешь информационную гигиену? Хоть какое-то критическое мышление включай!».

То есть — налицо клиповость, поверхностность мышления.

У Галины Тимченко, шеф-редактора российской «Медузы», есть классная лекция о «клиповом мышлении» и о том, почему люди воспринимают заголовки и картинки, а все остальное им в принципе не надо.

Я не так критично настроена по отношению к современной публике, и мы на уровне LB.

ua стараемся работать все-таки для думающей аудитории.

Но когда мне человек начинает цитировать подобную пургу (это применительно к чему угодно: очередной истерике вокруг «Привата»; к тому, что президент Порошенко — еврей, что имеет место какой-то масонский сговор), мне кажется, во всем мире эта тенденция сегодня присутствует.

Именно информационная гигиена — то, о чем нужно говорить.

Причем говорить, начиная с младшей школы.

Мы очень дружны с Дмитрием Кулебой, постоянным представителем Украины при Совете Европы в Страсбурге, который недавно издал прекрасную книгу о технологиях информационной войны.

Его дети — в силу его работы — учатся сейчас во Франции.

И Дима говорит, что там уже в младших классах (4-6 класс по нашим меркам) есть предмет информационной безопасности, информационной гигиены.

То есть, людей с детства учат отличать фейки от истины — это очень важно.

— Как вы считаете, нужно ли сегодня обществу Общественное вещание — Суспільне? Что, по-вашему, происходит с командой Зураба Аласании — ей специально палки в колеса вставляют или членам правления объективно не хватает опыта?.

— Общественное телевидение необходимо развитому обществу.

Даже если вы почитаете украинский фейсбук перед выборами, то обнаружите, что «во всем виноваты жиды, масоны, журналисты».

Так и здесь.

Критическое мышление — тоже степень ответственности.

Почему общественное телевидение — общественное? Потому что дотируется нами как налогоплательщиками.

То есть ты понимаешь, что объективная информация для тебя важна, тебе нужна, и ты готов за нее платить.

Но пока ты говоришь, что все врут и все вокруг враги, о каком уровне социальной зрелости и ответственности мы говорим? О каком общественном телевидении речь?.

Второе — вопрос экономического уровня общества.

В любой стране мира это 5 % активного населения.

Соответственно на эти 5 % нужно делать ставку.

Думаю, журналисты во все времена просто должны честно делать свое дело.

Еще раз повторяю: это иррациональный аргумент, но профессию свою нужно любить.

И когда ты ее любишь, ты понимаешь, что даешь людям.

Во-первых, ты честно делаешь свою работу.

Во-вторых, ты доносишь правильную информацию и тем самым где-то делаешь добро.

— Воспитываешь аудиторию?.

— Не люблю этих высокопарных фраз.

Сам факт того, что ты честно выполняешь свою работу, уже немаловажен.

И когда тебе в фейсбук пишут: «Вы же определитесь — вы за Тимошенко или за Порошенко?», мне кажется, люди не понимают, что если ты таки определишься, то ты уже не журналист — прямая дорога тебе в пресс-службу или партийное издание.

@video=//www

Кошкина: «Если кто-то сделал что-то крутое — я не буду шипеть.

Значит, они молодцы, а мы провтыкали».

— Первый опыт работы в онлайн-СМИ вы получили в «Обозревателе», куда ушли из газеты «День».

И это был опыт, когда вам впервые пришлось принимать самостоятельные решения в профессии.

Как это было?.

— Изначально я воспитывалась еще в старой журналисткой традиции.

То есть, знаю, что такое пленки, умею работать в типографии.

Не стану врать, что могу сама сверстать газету, но проконтролировать процесс точно сумею.

Газета «День» — отличная школа, но мне было тесно в печатном формате.

Хотелось делать больше, но ты был физически ограничен — размером газетной полосы.

В интернете таких ограничений не было, что привлекало.

Так что первый и главный урок «Обозревателя» — разница между печатным и интернет-форматом.

Оказалось, писать хороший текст для газеты и для интернета — две огромные разницы.

К моменту моего прихода в «Обоз» главным его редактором был Олег Медведев.

Мы успели проработать года полтора.

Потом он ушел, насколько я помню, в команду «Батькивщины», и долгое время — собственно, вплоть до моего ухода — главного редактора на сайте не было.

С точки зрения профессии это был не самый лучший вариант.

Потому что, я считаю, редактор нужен и редактор важен.

Особенно когда тебе двадцать с небольшим.

Но было, как было: сам пишешь текст, сам заливаешь на сайт, сам все контролируешь.

Не могу себе представить, чтобы сейчас в LB.

ua без вычитки вышел текст.

Такое бывает крайне редко.

И, как правило, потом следуют масштабные внутренние разборки.

А в «Обозе» после увольнения Медведева подобное происходило в порядке вещей.

С одной стороны, это дало хорошую школу.

С другой — я не считаю, что это было правильно.

— Онлайн-изданию «Левый берег» в июне исполнилось десять лет, хотя редакция юбилей отпраздновала раньше.

Девиз издания — «избранное для всех», а с главным редактором Олегом Базаром у вас была мечта сделать из LB.

ua «толстый журнал в интернете».

То есть вы стараетесь выдать на-гора максимально качественный продукт: оперативную аналитику и эксклюзив украинской политики и других сфер жизни.

— Не знаю, кто это озвучил, но все настолько пропащее может быть лишь у человека, которому банально лень работать.

Возможно, я очень категорично высказалась и автор этих строк на меня обидится, — наверное, это уважаемый человек, если вы его цитируете, — но я лично считаю так.

Мы достаточно консервативны и в своей верстке, и в подаче материалов.

За 10 лет мы особо не менялись.

Понятно, что есть какая-то модернизация, но основной контент у нас консервативен.

И у нас есть свой читатель.

Мы знаем, что именно этот контент читатель ценит, что ему нужна нормальная, адекватная, взвешенная аналитика.

Да, авторская.

Аналитика Виталия Портникова, моя, прошу прощения.

То есть субъективный авторский подход, с которым можно не соглашаться, но точно как-то к ней относиться.

Точка зрения, за которую мы несем ответственность, на уважаемой площадке — мы точно не шарашкина контора.

И говорить о том, что мы станем клепать прогнозы погоды и гороскопы только потому, что наш читатель не готов к серьезному восприятию информации — ну, пардон.

— А кого вы считаете вашими конкурентами?.

— Чем больше качественных СМИ, тем лучше.

Конкуренция — понятие условное.

Не «сливным бачкам» внимать, а сопоставлять прочитанное на Lb.

ua, «Цензор.

нет», РБК, «Украинской правде», «Зеркале недели», «Интерфаксе» и так далее.

Если коллеги делают что-то крутое — молодцы, всегда за них радуюсь.

Думая, конечно, и о том, почему этого не сделали мы — проводя «разбор полетов» в редакции.

Такая здоровая, правильная конкуренция, как мне кажется, отлично подстегивает.

— Вы сказали, с тех пор как пришли в редакцию «Левого берега», вы самый счастливый человек на свете….

— Так и есть.

Сначала я сотрудничала с газетой «Левый берег», потом приняли решение делать сайт, я его возглавила и в июне 2009-го запустился Lb.

Олег Базар еще какое-то время делал газету, а после ее закрытия мы объединились и трудимся в одном кабинете уже почти десять лет.

Глобально мое счастье в том, что, просыпаясь поутру, я встаю и хочу идти на работу.

Даже если я заболела, даже если я на девятом месяце беременности за неделю до родов — вот сижу и даю вам интервью, потому что у меня сегодня цельный рабочий день (23 мая 2019 года у Сони Кошкиной родилась дочь.

— Ред.).

У меня никогда не возникает мысли о том, что, блин, сегодня суббота-воскресенье, а мне нужно текст вычитать, интервью записать или пойти на какое-то мероприятие.

Разумеется, я встану и пойду.

Не сотрудника отправлю — сама схожу, чай не сахарная, не растаю.

И все это в удовольствие.

Вот уже 18 лет.

— Чем измеряется экономическое счастье вашего издания?.

— Экономическое? Ну, наверное, в том, что все ребята вовремя получают зарплату.

Не могу сказать, что они у нас заоблачные, нет, но вполне себе рыночные.

Плюс, как говорит наш новый президент, «я вам ничего не должен» — у нас нет зависимости от инвестора в виде дяди-олигарха и это, безусловно, делает нас свободными.

— Кто финансирует сейчас «Левый берег»?.

— Изначально, конечно, Институт Горшенина нас дотировал — это не секрет.

Особенно нехватка средств ощущалась в январе или августе, когда традиционно СМИ по рекламе провисают.

Сейчас и уже много лет такой необходимости нет, надеюсь, что и не будет.

Мы за счет рекламы выруливаем.

Не скажу, что это звезды с неба — тем не менее.

У нас никогда не было ни спонсорской помощи, ни грантов.

Мы очень дорожим и поддержкой со стороны Института Горшенина, оказанной в свое время, и своей нынешней независимостью — работаем в рамках возможностей.

Нас всего 21 человек, между прочим.

В некоторых СМИ только техотделы столько насчитывают.

— В разговорах о финансировании вашего издания звучало имя Виктора Пинчука….

— Гугл вас подводит.

Основательно причем.

Расскажу историю.

Есть у меня один друг, когда-то — очень высокопоставленный чиновник, сейчас просто влиятельный человек.

Когда начинался проект LB.

ua, он мне звонит и говорит: «Вы — проект Пинчука, я все про вас знаю!».

Я прошу аргументировать.

Он: «Да что тут аргументировать? Ясно же все!» Проходит — вот крест даю — ровно две недели.

Звонит снова: «Вы — проект Тигипко.

Я это знаю наверняка!».

Я — ему: «А как же Пинчук? Что-то у вас не клеится…».

Повздорили маленько.

Через две недели (по нему часы можно было сверять) — опять звонок: «Вас финансирует Яценюк! Уверен в этом на сто процентов».

Я уже смеюсь откровенно: «Слушайте, — говорю, — если через полмесяца вы скажете, что мы — собственность Тимошенко, я уже даже спорить не стану».

Теперь серьезно.

Институту Горшенина уже под двадцать лет.

На протяжении своего существования у него были консалтинговые проекты (например, по финансовому пиару) с рядом людей, в том числе с деятелями первого уровня.

В том числе с Виктором Пинчуком.

Это вот есть правда.

Притом что период сотрудничества конкретно с Пинчуком, насколько я помню, это лет 15 назад.

Почему в начале существования LB.

ua его фамилию несколько раз упоминали рядом? Для меня — загадка, вот честно.

Но вообще Виктору Михайловичу следовало бы доплачивать за такой пиар.

У нас с ним, кстати, была веселая история на эту тему.

Как-то раз — то ли еще в газете, то ли уже на сайте, не помню, да и не суть — я что-то там о нем написала.

Спустя короткое время — встречаемся на мероприятии, и он так несколько свысока мне выговаривает, дескать, а не писали бы обо мне вовсе.

Ничего себе, думаю, заявленьица.

«Скажите спасибо, — говорю, — что я вашу фамилию вообще вспомнила».

Лично я этому эпизоду значения не придала, но общие знакомые потом ужасались: мол, как это ты осмелилась такому человеку подобное сказать, он к такому не привык.

Но я же не хамила, все предельно сдержано.

Просто я-то тоже не привыкла, чтоб мне «советовали» что писать, а что — нет.

Ну, вот и все, собственно.

Виктор Пинчук и «Левый берег» — это устоявшийся миф, который к реальности отношения не имеет.

— Чтобы медиа в Украине стали бизнесом, кто не должен финансировать СМИ?.

— Чтобы стали бизнесом, нужен рынок.

Нормальный цивилизованный рынок, в условиях которого выживает сильнейший, тот, кто наиболее конкурентен.

А не тот, кого содержат олигархи, партийные штабы или кто опирается исключительно на одни гранты.

Последнее, к сожалению, тоже иногда становится проблемой.

«Дармовые деньги» развращают, снимают вопрос ответственности, борьбы за читателя / зрителя.

Ты можешь, извините, «трахать козу» по десять раз в месяц — и без последствий, зарплата ж все равно капает.

При этом эти люди ходят по рынку и морализируют, учат всех как жить.

Не хочу всех под один гребень чесать, но такие примеры действительно есть — мы все их знаем.

@video=//www

Соня Кошкина: «Нас никто не учил работать в условиях, в которых мы работаем 5 лет со времен Майдана».

— Какая сегодня самая главная проблема, а может быть, даже вызов онлайн-журналистики?.

— Ой, их много.

Если говорить о внутренней кухне — кадры.

Если о внешней — проверка информации.

Первое — во многом вопрос образования.

Журналистика — профессия прикладная, выучиться ей исключительно в аудитории невозможно.

При этом без качественной общеобразовательной базы — классического университетского образования, как я говорю — хорошим профи тебе не стать.

Ну а придя в СМИ, важно найти «своего» редактора, который будет тебя «натаскивать», не жалея ни времени, ни сил.

Что до второго, то информацию необходимо проверять, проверять и еще раз проверять.

Умудряясь при этом совмещать оперативность и качество.

Плюс адаптироваться к стремительно меняющимся реалиям.

Все вместе, конечно, очень непросто, но безумно интересно.

Поэтому-то эту профессию нужно любить.

Просто любить.

К слову, о меняющихся реалиях.

Виталий Портников как-то рассказывал моим студентам историю о том, как освещал принятие Верховной Радой Акта провозглашения Независимости Украины.

Понимая, что произошло историческое событие, он быстренько выскочил из ложи прессы и побежал передавать эту информацию в свою редакцию.

Интернета, да и мобильных, тогда не существовало, понятно.

На третьем этаже, возле ложи прессы стояли будки со стационарными телефонами — из них «надиктовывались», я еще это застала.

Кто первый занял очередь в будку — того и тапочки, тот и ньюсмейкер.

Если вы сейчас зайдете в любой ньюсрум и спросите, что такое «надиктоваться», вас не сразу поймут.

Сегодня новости «набивают» сразу на телефон и скидывают в общий редакционный чат в Telegram, допустим.

Так вот, Виталий, мало того, что первый заскочил в будку и надиктовался, он еще ее изнутри забаррикадировал.

Подловато, конечно, по отношению к коллегам.

Но задача стояла: чтобы у него на ленте новость вышла первой; значит, нужно было сугубо технически выиграть время.

«Сейчас, — говорит Портников, рассказывая эту историю, — депутаты пишут твиты из зала парламента, и вы знаете, что решение по тому или иному поводу принято еще до того, как табло высветит количество голосов».

Отличный пример «было-стало», ну и далее только по возрастающей, разумеется.

— Ваш авторский ютуб-канал Kishki.

Na — судя из названия и графики, это своеобразный допрос с пристрастием — с обнародованием всей подноготной визави?.

— В принципе, да, можно и так сказать.

Канал мы задумали чуть больше года тому, стартовали в июле — как раз на мой др.

Видеоинтервью — специфическая штука, отличается от «обычных» — для сайта.

Чего греха таить: после двух лет на канале «24» я немного скучала по видео и вот перешли в новую плоскость.

Сегодня ютуб — территория свободы, неподконтрольная никому и ничему, кроме твоей трудоспособности, оригинальности подхода, глубины.

По состоянию на сейчас отработали первый сезон и покамест взяли небольшую паузу.

Достойно, я считаю.

Тем более, все это — без единой накрутки, чем особенно горжусь.

Пример — мое интервью с Борисом Столярчуком.

В ночь аварии на ЧАЭС этот человек находился за пультом управления четвертого реактора, в самом эпицентре событий.

Из старшего состава инженеров, он — единственный, кто выжил.

Сегодня Борис Васильевич по-прежнему занимается атомной энергетикой, работает в структуре Госатомрегулирования (директор Департамента — заместитель Главного государственного инспектора по ядерной и радиационной безопасности Украины.

— Ред.).

Этот человек — свидетель эпохи, носитель уникальных знаний, хоть и фамилия его вам ничего особо не скажет.

Узнав историю Столярчука, ни секунды не сомневалась: его надо «писать».

Но как привлечь зрителя на неизвестную ему фамилию? Это сейчас — благодаря сериалу — тема Чернобыля гремит, а в августе прошлого года ею особо никто не интересовался (мы даже рассматривали для себя вариант записать эфир, но «выдавать» его к очередной годовщине трагедии.

Несмотря даже на солидный — больше, чем в полгода — временной разрыв.

Слава Богу, делать этого не стали, решили не откладывать все же).

Думала я недолго: если герой малоизвестен, значит узнаваемой должна быть локация.

Разумеется, Зона отчуждения.

Тут еще выяснилось, что третий энергоблок злополучного реактора — точная копия четвертого, взорвавшегося.

Сейчас там все закрыто, законсервировано.

Но я активировала свои связи и пульт управления третьим энергоблоком нам — съемочной группе проекта Kishki.

Na — открыли.

Как будто включилась машина времени: Столярчук перенесся на тридцать лет назад, в ту самую ночь — ходил по залу, объяснял какая кнопка за что отвечала, как все — по секундам — происходило, кто кому говорил.

Иногда подолгу останавливался над каким-то из приборов.

Представьте себе, да? А мы все это снимали.

Снимали и разговаривали.

Потом еще поехали в Припять, еле нашли — общими усилиями — его дом.

Пробовали зайти в подъезд, но даже приблизиться толком не смогли — настолько сильно там все заросло.

Тут добавлю, что в Припяти я была в 2001-м и вот — по сравнению с 2018-м — разница колоссальная: природа берет свое.

Там уже практически непроходимый лес, едешь по городу и за деревьями не видно домов, как было еще 17 лет тому.

Думаю, дома скоро заваливаться начнут.

Так вот, мы «выложили» эфир со Столярчуком в конце августа — без «привязки» к какой-либо дате, но он сразу стал набирать хорошие цифры.

Что лишний раз свидетельствует: качественно сделанная работа незамеченной не проходит.

— Вы знаете, что в интернете есть материалы, которые упрекают вас в том, что вы на своем ютуб-канале Kishki.

Na плагиатите Юрия Дудя?.

— Ха, в интернете есть материалы, которые еще не в таком меня упрекают.

Говорю же: гугл — не всегда прав.

Если серьезно, то сплагиатить Дудя невозможно.

Как невозможно Кошкину или еще кого-то.

Каждый работает в неподражаемой авторской манере, «копает» в своем направлении, расставляет собственные акценты.

Как ты это повторишь? Да и зачем? А формат у всех один, да.

Интервью он называется.

Кстати, после того, как я открыла ютуб-канал, многие коллеги последовали моему примеру.

Не потому что я его подала, а просто волна пошла.

Что до самого Дудя, то мы знакомы заочно — лично не встречались, но находимся в контакте и относимся друг к другу с большим уважением.

Еще раньше — до этого заочного знакомства — кто-то из студентов сбросил мне ссылку на лекцию Юрия под названием «Как разговорить дерево?» (таймкод 29:12–35:07.

— Ред.), в которой он приводил пример моего интервью с Виталием Кличко как образцово-показательного.

Кличко там рассказывал о Венском договоре с Петром Алексеевичем: документа он «вообще не помнит», «не знает, кто такой Левочкин, и как он оказался в Вене», «подписывал ли договор с Президентом тоже не помнит», да и вообще, ему — что договор с Порошенко, что справка в бассейн.

При этом на лице же все написано.

— С чем, по-вашему, связан сегодня всплеск интереса к жанру интервью и именно в видеоформате?.

— С тем, что многие люди считают, что они могут делать интервью.

Видео в этом смысле особенно опасно.

Казалось бы: включил себе камеру, уселся перед ней покрасивее и знай себе, языком чеши.

Нет, вовсе нет.

Возвращаюсь к теме моих лекций, интервью — не есть набор вопросов и ответов.

Интервью — это не попытка зарисоваться на фоне интервьюируемого, чем грешат, к сожалению, даже многие из тех, кого принято зачислять в ранг более или менее опытных украинских журналистов.

Это точно не практика задавания вопросов, когда к концу ты уже не помнишь, в чем, собственно, вопрос состоит.

Это как Остап Бендер, который хотел сделать комплимент, но говорил так длинно, что запутался.

Интервью — совсем другая история.

Это попытка услышать, попытка понять и раскрыть собеседника.

Даже если ты считаешь, что этот человек поступил в чем-то неправильно и достоин порицания.

Ты — журналист.

Твоя задача — передать читателю и зрителю информацию.

И передать ее качественно.

Интервью, которое начинается с вопроса: «Здравствуйте, представьтесь! Расскажите, чем вы занимаетесь?» — позор и свинство.

Нет, интервью — глубокий квалифицированный анализ, серьезный разговор.

Не важно, с кем: дворником или президентом.

К любому нужно готовиться.

— Интервью кого из коллег вы с удовольствием смотрите, читаете?.

— Я не буду отвечать на этот вопрос конкретно, поскольку это некорректно с моей стороны.

Кого-то назову, кого-то забуду, обидятся потом.

— В наше военное время очень близки понятия свободы слова, пропаганды, которая, может быть, как-то видоизменилась, и самоцензуры.

Как вы для себя сегодня увязываете эти понятия?.

— Пропаганда — не журналистика.

С ней — к российскому телевидению.

Что касается самоцензуры, то тут просто здравый смысл.

Нас ведь никто не учил работать в условиях, в которых приходится последние эти пять лет трудиться.

Основные решения — как с начала Майдана, так и по сей день — принимаются не с оглядкой на какие-то там мифические «стандарты Би-би-си» (тут — как собирательный образ.

— Ред.), но по наитию, исходя из собственного понимания совести; того, что такое хорошо, а что — плохо.

Грандиозный вызов, на самом деле.

Приведу пример.

Начиная с Майдана и до сих пор, мы в LB очень придирчиво фильтруем соцсети.

На нашем внутреннем жаргоне это называется «танки идут на Киев».

Допустим, некий Вася Пупкин, у которого всего-то два подписчика, сидит у себя на балконе на проспекте Победы и строчит: «Сижу тут в трусах, пью чай и курю.

Вижу, как по проспекту Победы идут танки».

И вот уважаемое издание не гнушается — со ссылкой на Васю — сделать из этого новость.

Дескать, в фейсбуке пишут.

Вашу мать! Кто пишет? Вы проверили? О чем речь вообще? Как же можно подобное транслировать? Но трафик идет, перепосты множатся.

Мы себе такого никогда не позволяли.

Старались, во всяком случае.

Не просто придирчиво, а очень придирчиво относились к любой потенциально подозрительной информации.

Тут большое спасибо надо сказать нашему главному редактору ленты новостей Андрею Водяному — у него буквально нюх на фейки и всякую ерунду.

Во многом благодаря нему нам удается соблюдать информационную гигиену.

— Есть ли в Украине свобода слова? Насколько полно пользуются ею журналисты?.

— Свобода слова — вопрос лично твоей морали, твоего выбора, жизненной позиции.

Иногда этот выбор может стоить тебе профессии, да.

Но не изменять себе, мне кажется, важнее.

— Ваш подход к работе можно назвать расследовательским.

Но сегодня даже самые громкие журналистские расследования, как кажется на первый взгляд, не получают должного резонанса.

Какие ваши журналистские материалы сработали гораздо позже, но громко?.

— Первое — журналистом-расследователем я себя не считаю.

Проникнуть туда, где остальным недоступно; поговорить и понять того, кто закрыт; проанализировать многоходовку — да, это — мое.

Но это больше кулуары, закрытые двери.

Это — моя фишка.

Что все же не есть синонимом расследовательской журналистики.

Примеры, когда твои тексты повлияли на, допустим, принятие решений на уровне государства? Да, случалось такое, и не раз — от президента до Верховной Рады.

И когда первые лица страны звонят, прочитав текст — то ли с комментариями, то ли с возмущением — тоже; я бы даже сказала регулярно.

Но для меня важно другое.

А именно: когда ты, используя свое влияние и статус, делаешь добро, возможно даже — судьбоносное — другому человеку: дом купить, ребенка усыновить, протезы обеспечить и т.

В начале войны особенно часто случалось: нужно было срочно, буквально совсем срочно что-то достать, обеспечить и т.

Я снимала трубку, звонила, допустим, губернатору области, с которым и знакома-то не была, говорила то самое — из начала нашей с вами беседы: «Здравствуйте, я — Соня.

Этот боец — наш подшефный.

Вы должны сделать (тон должен был быть уважительным, но не терпящим возражений) то-то и то-то».

Слава Богу, работало.

Да, таких примеров много.

Очень много.

Но я не стану о них говорить — нескромно попросту.

Извините, я так не могу.

— И все-таки, Соня, вы же не одна работаете — работает целый редакционный коллектив.

Потому не соглашусь, что нескромно приводить примеры своих работ….

— Хорошо, тогда из последних примеров — церковная тема.

Мы очень много внимания уделяли ей в последний год, но — положа руку на сердце — писала в основном я.

Практически каждый текст вызывал довольно живой отклик в церковной среде, особенно бурлила негодованием МП.

Еще бы, я — на тот момент — прихожанка МП, а поддерживаю Томос и ПЦУ.

До анафемы, конечно, не дошло, но пресс был нешуточный.

Особенно когда не просто описываешь усилия «скрепщиков» по противодействию Томосу, но высмеиваешь их.

Тут — тот редкий случай, когда, будучи журналистом, ты открыто занимаешь ту или иную сторону.

Не может быть, как по мне, компромиссов в вопросах войны и мира, независимой церкви.

Что касается расследовательской журналистики — действительно, она больше рассчитана на превентивные меры.

Но я хочу напомнить, что при Викторе Федоровиче Януковиче можно было делать миллион расследований и писать все, что угодно.

Ни правоохранительные органы, ни власть имущие на это не реагировали.

Сегодня же только за последнее время мы видим, что расследовательские проекты приносят колоссальную пользу.

Та же история с «Укроборонпромом» — прекрасное подтверждение.

Она непосредственно повлияла на результаты выборов.

Считаю, в этом социальная миссия и функция журналистики.

— «Я не боюсь» — такую статью вы написали, узнав о «расстрельном списке», или «списке Бабченко», который с 30 человек увеличился до 47.

Вы сказали: «…пребываю в ужасе от того, что сегодня, в 2018 году, после двух Майданов и четырех лет войны, мы в принципе способны подозревать отечественные спецслужбы в готовности совершить нечто подобное именем политических интересов.

Очень хочется ошибаться».

Сегодня в медиа много говорят о спецслужбах.

Какую роль они играют в жизни общества?.

— На момент написания статьи я прекрасно знала — кто, как и на какой коленке — левой или правой, и после какого объема выпитого виски этот список сочинил.

Точнее, дописал.

Потому что «список 30» действительно существовал и фигурантами его стали люди, так или иначе — в прошлом или настоящем — связанные с РФ.

Еще 17 украинских журналистов туда попросту «доклеили».

Автору «доклеивания» я сказала это в лицо.

И не только ему.

Президенту Порошенко — на закрытой встрече с редакторами, в честь Дня журналиста, 6 июня 2018-го — тоже.

Причем в довольно резкой форме.

«Вы прекрасно знаете, кто это сделал, вы прекрасно знаете, зачем это было сделано, и нечего тут рассказывать, что “я не имею к этому отношения”», — самое мягкое из того, что помню.

Ну и добавила, что он на второй срок не изберется — для убедительности.

Он мне тоже ответил взаимностью — резко, и некоторые СМИ потом написали, что мы поругались.

О сути случившегося я не жалею, о форме — да: все же не следовало делать это при посторонних.

Но тогда я об этом не думала — попросту «планка запала».

При всем этом на следующий день к нам в редакцию не нагрянули СБУшники под вымышленным предлогом, не изымали сервера, не укладывали сотрудников лицом в пол.

А ведь при Януковиче реакция на подобные вольности была бы именно такой.

— С какой целью был дописан «список Бабченко»?.

— Попытка «поставить под ружье» и, самое главное, напугать ведущих журналистов.

Есть хорошее украинское слово — «недолугість», вот тут оно — применительно к работе спецслужб — очень уместно.

Расскажу, для понимания, один эпизод.

Как мы помним, всех вызывали вечером в пятницу — на одно и то же время.

Мне тоже звонил какой-то клерк, в ультимативной форме заявивший, что «в шесть часов я обязана явиться в СБУ».

Обязана, понимаете? Что я ответила, думаю, понятно.

Тем более, вечер был уже распланирован — на Книжном арсенале как раз происходила презентация книги Савика Шустера, и я ему пообещала быть.

Договорились (не с клерком), что выйду с презентации — наберу и, может, все же подъеду.

Освободилась, как по часам, перезваниваю, спрашиваю, подъезжать ли.

А там же уже все закончилось и народ, видимо, сел поужинать — слышу, как «фоном» посуда звенит.

Знаете, что мне дословно сказал в трубку очень уважаемый человек, собственно — один из главных героев всей этой истории? «Доживешь до завтра — приезжай».

Дословно! Нормально?! «Мне это, — спрашиваю, — как угрозу расценивать? Ты думаешь, что говоришь?».

— Скажите, на ваш взгляд, узнаем ли мы на нашем с вами веку имена заказчиков убийства Георгия Гонгадзе и Павла Шеремета? И чем для общества, для молодой демократии чревата безнаказанность преступников?.

— Безнаказанность всегда чревата.

Я бы не сравнивала в абсолютной величине истории Гонгадзе и Шеремета.

Мне кажется, они имеют разные корни.

Когда не стало Георгия Гонгадзе в 2000 году, я уже начинала работать, но была мала для того, чтобы знать и понимать все, что необходимо знать и понимать в контексте.

Я не была тогда вхожа, как сейчас, в истеблишмент.

Поэтому мне тяжело говорить о Георгии Гонгадзе.

Могу судить только со слов других людей, а я не привыкла к этому.

Убийство Павла Шеремета, безусловно, нужно расследовать, нужно дать обществу ответ на вопрос, что произошло.

— В 2012 году в КНУ имени Тараса Шевченко вы защитили кандидатскую диссертацию «Интернет-издания как фактор формирования демократической и политической культуры» и стали кандидатом политических наук.

А потом степень у вас отобрали.

Что случилось?.

— Долгая история, я много раз ее рассказывала за эти годы.

Если коротко, то целый Шевченковский районный суд лишил меня диссертации на основании того, что — внимание — в ней нет научной новизны.

Как Шевченковский районный суд может определять: есть в той или иной работе научная новизна или нет, тем более, если комиссия под это дело меняется трижды (как в моем случае — никто просто не хотел участвовать, подписываться под подобной чушью) — вопрос философский.

Но при Викторе Федоровиче в судах случалось еще не такое.

«Суд», следует отметить, сопровождался масштабной кампанией публичной травли — с заказными текстами, баннерами по сети и т.

Такие вещи, понятно, не за бесплатно происходят.

Основной месседж: диссертация — плагиат.

Как можно «сплагиатить» диссертацию о развитии собственного издания и почему о «плагиате» даже суд умолчал — вопрос, снова-таки, философский.

От «Обозревателя» процесс освещал целый Александр Чаленко.

Помните такого, да? Словом, это был полный «набор» — продолжение истории с уголовным делом против LB в 2012-м.

С той лишь разницей, что в истории с диссертацией счеты уже сводились лично со мной.

Вот и все, собственно.

Но, как говорила моя покойная бабушка: когда Бог что-то забирает, он всегда что-то дает взамен.

И, как правило, это что-то оказывается бóльшим.

История с диссертацией меня порядком озлобила и я решила, что все равно у меня будет ученая степень, но уже не в Украине.

Так я поступила в римский университет «Тор Вергата», где учусь до сих пор.

Специализация — политическая лингвистика.

— Это уголовное дело было самым масштабным из трех, возбужденных против LB.

ua при президенте Януковиче?.

— Да.

Формально дело возбудили по заявлению нардепа Владимира Ландика.

Сидя в зале Верховной Рады, он — посредством переписки — давал поручения позитивно комментировать публикации, которые тогда выходили по его сыну Роману, избившему девушку в ресторане и попавшему под суд.

Было это, если мне память не изменяет, то ли в ноябре, то ли в декабре 2011-го.

Причем тогда в прокуратуре Ландику отказали, популярно объяснив, что его претензии к журналистам бессмысленны.

Однако в июне 2012-го дело все же возбуждают.

Притом что все процессуальные сроки давно прошли и это само по себе уже было противозаконно.

Интересно также, что о факте возбуждения дела Ландик узнал от меня, очень удивившись, что старым документам дали ход.

Его даже жаль было, если честно, выбор-то простой: или он выступает «фронтменом» давления государства на нас, или его сын получает срок.

Так что с ним самим мы общий язык нашли довольно быстро.

Но машину было уже не остановить.

Политические мотивы дела были очевидны всем, абсолютно всем.

Кстати, в тот же день также возбудили дело против канала ТВі, то есть это была такая массированная атака, и мы боролись вместе.

В нашу поддержку были и митинги коллег под ГПУ — по сей день им благодарна, и заявления посольств, и «Репортеров без границ», других международных институций.

Словом, сопротивлялись активно.

Формально все это продолжалось четыре месяца.

К моменту начала дела меня в стране не было, и возвращаться было бы, конечно, чистым безумием.

Сомнений в том, что органы способны воплотить свою угрозу «от семи до двенадцати» (потенциального срока, номер статьи уже не помню), не возникало.

Так что те четыре месяца я провела в эмиграции, и уверенности в том, что она быстро закончится, не было.

Потом дело вроде как закрыли.

Но вот прошло семь лет, а соответствующих документов я до сих пор не видела — нам, даже как сторонам, все равно не выдавали.

И Юре Стецю, который тогда был главой комитета ВР по свободе слова и лично ходил за ними к замгенпрокурора, тоже не выдали.

Рабочий стол Сони Кошкиной в редакции «Левого берега».

— Ваша книга «Майдан — нерассказанная история» стала событием.

Как вы сами это объясняете?.

— Книга вышла в свет в феврале 2015-го, и в первый же год было распродано 24 тысячи экземпляров.

По словам моего издателя Дмитрия Кириченко, это не просто солидный, а очень солидный результат как для украинского рынка.

— Вы записали самые высокие властные голоса Майдана и Антимайдана, придерживаясь при этом стандарта сбалансированности и беспристрастности.

Что побудило вас пригласить на презентацию людей, которых потом назвали представителями «злочинної влади» и тех, о ком сейчас говорят, что они придерживаются линии Кремля? Во-первых, пригласить их почти в годовщину расстрелов на Майдане, и во-вторых, в формате фуршета с шампанским?.

— Так, ну, давайте по порядку.

Первая — предназначенная для узкого круга — презентация не совпала с годовщиной каких-то событий — было начало февраля.

Уже потом выяснилось, что она совпала с Дебальцево.

Но ведь никто не мог прогнозировать, что так получится.

Конечно, вышло, мягко говоря, не так, как хотелось.

Через несколько дней масштабная презентация прошла в одном из столичных книжных магазинов — людей было столько, что стояли в проходах.

И потом — из-за наплыва желающих — еще две, в других книжных.

Ну, а после мы ездили на встречи с читателями в регионы.

Что до той первой, то это был особенный формат — приглашения получили все, кто давал интервью для книги.

С одной и с другой стороны — сугубо по формальному признаку (хотя, конечно, и с некоторыми исключениями).

Среди гостей было достаточно много охраняемых лиц, именно поэтому мы выбрали площадкой Музей Шевченко — при других вариантах у госохраны могли бы возникнуть вопросы и мероприятие бы просто не состоялось.

Изначально у меня же не было задачи книгу написать.

Такое решение я приняла, когда уже началась аннексия Крыма.

По большему счету, «мирных» — условно, но все же — дня было всего два: с 24 по 26 февраля.

А потом — Крым, Донбасс.

Сегодня мы живем в сумасшедшем по плотности информационном потоке, когда новости вытесняют прежние буквально за несколько часов.

Тогда как события Майдана — образующие, фундаментальные для нации, для страны.

Нельзя было допустить их «вытеснения», «размывания».

Материала было много, и я взялась за книгу.

А для того, чтобы это не выглядело чистой «отсебятиной», как у нас некоторые авторы любят, снабдила ее эксклюзивными интервью, позволившими предельно точно реконструировать события.

Ведь что происходило непосредственно на площади, все мы видели и знаем, а вот кулуары — кабинеты на Банковой, Владимирской, хоромы в Межигорье, резиденции послов, штабы оппозиции… Именно там принимались решения, влиявшие на всех нас.

Но кто из журналистов мог туда проникнуть и / или в мельчайших деталях воссоздать происходившее? Мне удалось.

Да, за ту первую презентацию я потом, конечно, получила.

Но давайте все же ее не путать непосредственно с книгой, не смешивать святое с праведным.

Особенно когда речь о реакции цеха.

«Не читал, но осуждаю» — не подход.

Как сказал кто-то из коллег, возможно Женя Кузьменко, но я не уверена, врать не стану: большую — не просто эмоции или воспоминания, а вот полноценное исследование — книгу о Майдане хотели написать многие, сделала только Кошкина.

— Вы считаете себя моральным авторитетом в профессии?.

— Боже упаси, нет, конечно! Мне 33 года, какой моральный авторитет? Когда человек в таком возрасте, или даже в более старшем, говорит, что он — моральный авторитет, это попросту опасно.

Опыт показывает: некоторые народные депутаты или общественные деятели всем рассказывают, как нужно жить, а потом оказывается, что они сами гнилы внутри.

И люди недоумевают: «Как же так?».

Елки-палки, не очаровывайтесь и не придется разочаровываться! Включайте критическое мышление!.

— Для вас лично в журналистике есть моральные авторитеты?.

— Да, конечно.

Юлия Мостовая, Саша Мартыненко, Сергей Рахманин.

Я за ними готова ходить и буквально записывать.

Вообще преемственность поколений очень важна в любом деле.

Журналистика — не исключение.

В прошлом году была история: на приеме в посольстве США — в честь очередной годовщины Независимости — встретились мы с Юлией Владимировной.

К тому моменту она уже более полугода ничего не писала.

Рейтинги Анатолия Гриценко (украинский политик, депутат ВРУ VI-VII созывов, министр обороны Украины в 2005–2007 гг., лидер партии «Гражданская позиция», кандидат в президенты Украины в 2010, 2014,2019 гг.; супруг Юлии Мостовой.

— Ред.) демонстрировали солидную динамику.

«Понимаешь, я просто не могу сейчас позволить себе говорить что-либо, это неправильно.

Подумай, как восприниматься будет», — пояснила Юлия Владимировна.

Разумеется, ей это давалось непросто, очень непросто.

Ведь журналистика — жизнь ее.

Как и моя.

Не писать — все равно что не дышать, не двигаться.

Пожалуй, это даже физически больно.

И вот Мостовая мне говорит: «Теперь, когда я на паузе, ты — из тех, кого слышат и чей голос значит — осталась одна.

Ты это осознаешь? Степень ответственности понимаешь?».

Конечно, я осознавала.

И понимала.

И важность этого нашего разговора была для меня не просто велика — очень велика.

Признание и ноша одновременно.

Я пообещала ей, что не подведу.

Из шкуры вон вылезу, постараюсь изо всех сил.

Вместе с тем, выразила надежду, что она все же скоро вернется.

Ту нашу беседу мы увековечили фоткой — я ее выкладывала тогда на ФБ.

Юлия Мостовая и Соня Кошкина.

4 июля 2018 г.

Фото — Facebook Соня Кошкина.

И вот недавно на «ЗН» вышел текст Юлии Владимировны — первый за полтора года — если не больше, я обрадовалась невероятно.

Без Мостовой в профессии совсем не то и очень здорово, что она вернулась.

— Есть ли какие-то коллеги, к которым, наоборот, вы не подали бы руки?.

— Достаточно.

Но я, естественно, не буду называть их фамилии.

— Наверняка вы знаете трактовку «глубинного государства» (deep state) в Украине Сергеем Дацюком: отличие роли глубинного института президента, парламента, гражданского общества от роли публичной.

— Да, конечно.

— Насколько характерны для медиасреды двойные стандарты? В какой степени журналисты ведут себя по-разному: с одной стороны, на экране, в эфире, на «шпальте», а с другой — в кулуарах, в разговорах между собой?.

— Не нужно на себя надевать одежды всезнающего святоши — будет и самому больно потом с ними расставаться, и больно людей разочаровывать.

Ты такой же человек, как и все, но в силу специфики своей профессии, может, немножко больше знаешь.

К этому нужно очень ответственно подходить, ибо опасная штука — такое знание.

Оно накладывает определенный отпечаток на твое восприятие реальности.

Это не всегда просто — жить и другим людям объяснять, почему «нет».

Ты же не можешь им всего рассказать.

И люди отказываются верить: «Не может этого быть! Неужели всем настолько пропитано цинизмом?!».

Пропитано, граждане, еще больше, чем вы думаете, и ты с этим живешь.

— Конструктивного разговора между самими журналистами не внутри одной редакции, а между СМИ, не хватает? На чем он должен держаться?.

— Много попыток предпринималось за последние годы.

Но условия-то неравные.

Кто-то сидит на гранте, ему не нужно конкурировать и он остальным рассказывает, как им жить, говоря: «Вы поставили джинсу!».

Другой парирует: «Да, я поставил джинсу, потому что мне зарплаты нужно платить».

Третий: «Так поставь джинсу под маркой джинсы».

Ну и т.

При рыночных условиях такого бы не было, и диалог был бы другой.

— Большинство участников проекта, мэтров журналистики, говорят о том, что будущий журналист должен сознавать, что этой профессией много денег не заработаешь, если не будешь джинсовать.

— Неправда.

— Издание «Левый берег» вроде бы не джинсует, а о вашей финансовой состоятельности как журналиста и шеф-редактора много интересного в интернете написано.

В чем секрет?.

— О, ну вот снова: «написано в интернете»)).

Давайте вместе поищем и — если найдем — поделюсь) (Смеется.).

По поводу того, что если не будешь джинсовать, то не заработаешь — блажь.

Нет! Если ты в этой профессии пашешь с утра до вечера, то можешь нормально зарабатывать.

Особенно если у тебя узкая, например, экономическая или техническая специализация, и ты в своем сегменте реально лучший, ты будешь получать хорошие деньги.

За тобой будут охотиться, бегая по рынку.

Второе — относительно редакции «Левого берега».

Мы очень в этом смысле чистоплотные.

У нас есть много вариаций плашек: «реклама», «актуально», «новости рынков».

Мы совершенно не стесняемся ставить такие новости.

Наш читатель сразу понимает, что это «промо».

А «промо» — это проплаченная новость, и она маркирована как проплаченная.

Почему нет, в конце концов? Тем более, что какую-то ерунду мы не печатаем — только социально важную информацию.

— Как говорит Юлия Мостовая, управление страной — это профессия, которой она не владеет….

— Сто процентов! Я всегда ее цитирую насчет ответственности, когда она говорит, что не идет в депутаты, потому что не компетентна.

— Ваш соратник Вадим Омельченко говорил, что вы отказались от многих политических предложений и сегодня остаетесь «одним из боевых “комбатов” украинской журналистики», а свой «батальон» не оставите никогда.

Скажите, а о чем говорит массовый уход известных журналистов в Украине в политику?.

— Это личный выбор каждого журналиста.

«Ложа прессы обвалилась в сессионный зал ВР» — цитирую классика (Юлия Мостовая.

«Пролетая над гнездом Феникса».

— Ред.).

— Усматриваете ли в этом одну из причин того, что президентом избран человек, который является профессиональным, но шоуменом?.

— Исход начался при Порошенко — причем тут Зеленский?.

— После Майдана управлять страной пошли журналисты, которые не владеют профессией политика.

Они показали пример….

— В какой-то момент они для себя приняли решение — поменять сферу деятельности.

Это их личное решение и их личная ответственность.

Я для себя такого решения принять не могу.

Потому что — повторяю Юлию Мостовую — я не компетентна.

Более того, политика — форма несвободы.

Ты в девять утра каждый день приходишь на фракцию.

Слушаешь там условного Чечетова, царство ему небесное, который рассказывает, как тебе жить.

Вечером идешь на эфиры и отдуваешься за решения, к которым вообще не имеешь никакого отношения.

Более того, ты, бывает, только в эфире узнаешь о предмете разговора.

Я жить такой жизнью не хочу.

Более того, понимаю, что в сто раз больше полезных дел сделаю как журналист, чем как один из 450 кнопкодавов, у которого еще заботка — как бы ему впредь переизбраться.

При всем уважении к нашим депутатам, но это — не мой путь.

— Но вы же наблюдали за вашими коллегами в парламенте в течение более чем четырех лет?.

— Из всех этих коллег я знаю только одного человека, который сделал осознанный выбор и об этом выборе не жалеет, несмотря на то, что он сложный для него.

Не буду называть его фамилию — это будет некрасиво, потому что среди коллег, которые стали депутатами, есть мои друзья и близкие друзья.

Но сознательный выбор вижу только за одним человеком, и я очень надеюсь, что у него получится.

Все остальные — сумма совпадений, случайных историй и так далее.

Кто-то, надеюсь, выйдет после этого созыва.

Но в журналистику они уже не вернутся.

Это тоже надо осознавать.

— После того, как вышла ваша книга, президент Петр Порошенко ответил вам письмом.

Цитирую: «Щиро сподіваюсь, що книга “Майдан.

Я поняла слова Петра Алексеевича и так, что книга поможет поднять кричащие вопросы перед властью Порошенко, чтобы виновные ответили за содеянное.

Скажите, что вы думаете и ощущаете сегодня по поводу «надання вичерпних відповідей» властью?.

— Повторяюсь: когда я год назад говорила, что Порошенко не станет повторно президентом, я его не троллила, а понимала, что так и будет.

И одной из причин, почему его не переизбрали, стало то, что не даны ответы на вопросы: кто расстрелял Майдан, кто убил Героев Небесной сотни? Все это прекрасно понимали.

— Ефрем Лукацкий….

— О, это еще один мой светоч! Человек, который сделал первую в моей жизни фотосессию.

Мне было восемь лет.

Я правду говорю, а вы смеетесь.

— Радуюсь, что узнала интересный факт о вас.

— У меня есть та фотография.

Это друг моего отца (к сожалению, фото не удалось извлечь из недр Сониных архивов.

— Ред.).

— Так вот Ефрем Львович рассказывал, что как-то провел несколько часов в камере с маньяком Анатолием Оноприенко, который убил 52 человека и пояснял журналисту, что его «вроде бы Бог направлял».

Ефрем Лукацкий признался: «Я постоянно ловил себя на мысли, что должен слушать и кивать головой, а хотелось взять канистру бензина, облить его и поджечь.

У меня, у мирного человека, такое было единственный раз».

Несмотря на ваши заверения студентов, что, каким бы подонком ни был ваш визави, нужно найти способ его полюбить, придумав, за что.

Случались ли у вас исключения?.

— Да, случались.

Александр Викторович Янукович был таким исключением.

Мы встретились в Москве, в начале лета 2014 года, это был последний мой визит на территорию РФ, чуть не закончившийся — по собственной моей опрометчивости — весьма плачевно.

Встретились для интервью.

Один из эпизодов, о котором я хотела его расспросить, — история Сергея Таруты о том, как он просил его прекратить кровопролитие, повлияв на отца.

Было это в ночь штурма.

Свидетельство Сергея Таруты — из книги Сони Кошкиной «Майдан.

Нерассказанная история»:.

«Когда началось противостояние в правительственном квартале, я понял, что сегодня, скорее всего, попытаются окончательно “зачистить” Майдан, что решение уже принято.

Я набрал Сашу.

Это было где-то около часа дня.

Хотел еще раз попытаться убедить его в том, что силовое противостояние недопустимо, что он должен попытаться повлиять на президента.

На что он мне ответил: “Видимо, это — наш рок, наше испытание (имеется в виду Майдан.

— С.

К.), и мы должны идти до конца.

Должны послужить стране, избавить ее от этих идиотов”.

Ну все, думаю, плохо дело.

Значит, решение уже точно принято.

Начал обзванивать послов.

Всех, кого мог.

Сначала набрал посла Америки и рассказал ему о своем разговоре с Сашей».

Итак, я точно понимаю, что эта история — правда.

Задаю Саше соответствующий вопрос.

Без ссылок на Таруту, разумеется.

Он держал паузу несколько секунд — в глазах читались растерянность и непонимание: откуда я могу это знать? Но выдержка у человека железная, он совладал с собой буквально мгновенно и резко все опроверг.

— Вам знакомо чувство профессионального выгорания, моральной опустошенности? Воспользуюсь любимым вами пелевинским образом: где ваша «Внутренняя Монголия» — то «место, откуда приходит помощь»?.

— Опустошенность, усталость случаются — не без этого.

Когда ты понимаешь, что бьешься головой о стену; что если бы люди знали все, что знаешь о власти ты, — окончательно веру бы в человечество потеряли.

Но это издержки, конечно.

Когда уж совсем накрывает — уезжаю в Италию.

«Ныряю» в какие-нибудь маленькие городки, затерянные оазисы и это буквально «оздоравливает».

Надеюсь, когда-нибудь, я напишу об этих путешествиях, об этой волшебной — она действительно волшебная — стране книгу.

Не Павел Муратов, конечно, но постараюсь соответствовать (Павел Муратов — русский писатель и искусствовед, переводчик и издатель (1881–1950).

Наиболее известна книга его очерков «Образы Италии».

О Муратове говорят: «Его духовная родина не Россия, а Италия эпохи Возрождения».

— Ред.).

Напоследок — еще одна история для студентов.

Владимир Гиляровский, редактор крупной московской газеты, многоуважаемый, вальяжный, привыкший к комфорту человек, которому уже за пятдесят, обедает в воскресенье у начальника Центральной железной дороги.

Внезапно врывается слуга и громким шепотом сообщает хозяину дома, что произошла серьезная железнодорожная катастрофа: на таком-то участке пути поезд провалился под землю.

Начальник срывается на вокзал, где ожидает специальный состав — для делегации царских министров и экспертов.

Железнодорожное крушение тех времен можно сегодня сравнить разве с крушением «Теслы», запущенной в космос — грандиозного масштаба событие.

Гиляровский быстро все схватывает и у него даже мысли не возникает отправить на место своего корреспондента.

Нет, он должен ехать только сам, причем как можно быстрее.

Тогда его газета расскажет о случившемся первой.

И вот выскакивает на улицу, хватает пролетку и мчится на вокзал.

Находит тот самый поезд и… баррикадируется в туалете.

Три или четыре — точно не помню — дней пути он проводит в клозете, изнутри закрепив замок брючным ремнем.

Если бы его «отловили» — высадили бы без разговоров, даже несмотря на его статус.

Итог — цель достигнута.

Он прибывает на место первым из журналистов и первый рассказывает об этом.

Ну, а путешествие в клозете — мелочь, издержки.

Казалось бы: человеку за пятдесят, он уже редактор, весь такой важный, степенный, но ему все равно нет покоя.

Он любит эту профессию, горит ею.

Именно поэтому он — Владимир Гиляровский.

— У вас такие случаи нередки?.

— Мне пока еще, слава Богу, не пятдесят.

Но у меня, да, часто подобное случается.

Пока я чувствую этот драйв — буду работать.

Устану, растрачу запал — придет время менять профессию.

Пока что, в течение 18 лет меня хватало.

Фото и видео — Светлана Григоренко, Алексей Темченко, Facebook Соня Кошкина.